Ник Перумов - Череп в небесах

Гилви казалась окаменевшей статуей. С неё не срывали погоны и награды, сняли только ремень и портупею, однако выглядела она так, словно над нею надругалась вся бригада до последнего человека.

На меня она даже не посмотрела. Пребывала где-то глубоко-глубоко в себе, словно прислушиваясь к неведомым голосам.

– Гилви...

Она не повернула головы.

– Гилви! – я шагнул к ней, коснулся плеча.

– О, – бесцветно сказала она, не шевельнув бровью. – И тебя прислали.

– Прислали, – согласился я. Отпираться и утверждать, что я очутился здесь по собственной инициативе, смысла не имело.

– Зачем? – не меняя выражения лица и не шевелясь, произнесла Гилви.

– С тобой потолковать.

– Что называется, «по душам»? А о чём толковать-то, Рус? Меня арестовали по ошибке. Думаю, та стерва Пояркович решила меня оговорить. Почему-то решили, что раз на меня пришел вызов, то, ясное дело, я желаю скрыться, а сам вызов – подложный. Ну так соединились бы со штабом моей конторы, там бы Валленштейну быстро всё объяснили – кого следует арестовывать и кого нет.

Она произносила правильные слова, какие и следовало, но я не мог отделаться от мысли, что внутри у неё творится совсем иное. И что она никакая не добропорядочная сотрудница гестапо, облыжно посаженная под арест спятившим фронтовым командиром бригады.

Конечно, виновность её не доказана, напомнил я себе. Совсем не доказана. То, на что ссылается Валленштейн, и в самом деле может оказаться простым совпадением.

– Гил, мы с тобой – не люди, забыла?

– Разве такое забудешь? Всё время только об этом и думаю, – отозвалась она, по-прежнему не глядя мне в глаза.

Биоморфа в ней я чувствовал очень хорошо. Что-то бесформенное, распустившее щупальца по всем артериям, свившее гнездо в сердце, и в то же самое время – незримое, таящееся куда глубже, чем могут заглянуть наши микроскопы и прочая машинерия.

– Хотел бы я вытянуть из тебя эту тварь... – сам не знаю, отчего с губ слетела именно эта фраза.

– Хотел бы!.. А я-то уж как бы хотела!

– Давай с самого начала, Гил.

– Давай, делать-то всё равно нечего...

– Ты точно не помнишь ничего особенного в своём детстве? Юности?

– Рус, да ведь говорили уже об этом... нет, ничего не помню. Про планетку нашу я тебе рассказывала, отвратительнейшая дыра и, если б не Империя, такой бы и осталась. А я сама рабский ошейник носила. Если бы вообще выжила.

Не то. Не про то. Если прав Валленштейн, то говорю я сейчас с опытнейшим агентом-«кротом», против которого нет практически никаких улик.

Или... нет, не с «кротом» и не с правоверным солдатом секретной службы. С Гилви, которая...

– Ты была со мной потому, что того требовало твоё задание?

Она дёрнулась.

– Дариана Дарк срочно затребовала информацию? Мы ведь чудом вырвались из её лап, Гил. Если б не та бомбардировка – быть мне разделанному на мелкие кусочки, пока Дарк не убедилась бы, что биоморфа из меня так просто не выделить, это тебе не бактерия и не вирус. Ты, а вовсе не несчастная Пояркович, передала данные о нашем рейде, и Дариана успела приготовить нам тёплую встречу. Ты была со мной, Гил, а другой рукой в это время шифровала сообщение Дариане.

Она молчала, только ресницы задрожали.

– Врала всё это время... вообразила себя какой-нибудь Мата Хари?

– Это кто ещё? – с деланым равнодушием поинтересовалась Гилви.

– Да была одна такая... разведчица, вроде тебя.

– Ну, спасибо.

– За что же?

– Шпионкой не называешь.

– Ты не шпионка. Ты биоморф, как и я. Оружие Тучи. В отличие от меня.

Гилви резко вскинула голову.

– А может, ты мне всё врал? – брезгливо кривя губы, бросила она. – Может, всё-таки нет никаких биоморфов во мне, а выжила я под Тучей просто случайно? Ну, бывает же такое?..

– Я тебе докажу, – в груди у меня поднималась ярость... – Ведь мы же были вместе. Были, несмотря ни на что.

И она казалась такой искренней...

Но я тоже изменился. В конце концов, должен же быть прок и от сидящей во мне заразы! Она не поможет мне превратиться в какого-нибудь бронированного гиганта-тиранозавра, но, может, пособит кое в чём ином?..

Я уставился Гилви в глаза. Просто так, по наитию – само собой, я не знал и не мог знать никаких «секретных методик», просто стоял и смотрел и старался погасить все собственные мысли, так, чтобы остался только зов – зов к тому, что, я знал, жило в Гилви, к тому самому паразиту, которым обладал и сам. Ведь Дариана Дарк едва не поставила меня под свой контроль; значит, какие-то способы существовали.

– Если во мне и в тебе есть биоморфы, – услыхал я откуда-то со стороны свой собственный голос, – я узнаю, что ты думаешь. Не прочту мысли, а именно узнаю – ведь именно так управляется Туча. Экстрасенсорной перцепцией.

На лице у Гилви появилось странное выражение, она словно собралась горячо возражать, но мышцы внезапно свело судорогой.

А перед моими глазами её облик таял, в пространстве повисало нечто вроде анатомической схемы, с бесчисленными кровеносными сосудами, ритимично сокращавшимся сердцем и подрагивающими мускулами.

Я не мог сказать, как именно мне удалось ввести себя в такой транс. Равно как и не знал, сколько именно времени прошло, – но мы с Гилви словно оцепенели, замерли оба.

Конечно, никакого биоморфа я не увидел. Я только ощущал его присутствие, я точно знал, что он – здесь; и неведомая сущность во мне самом потянулась к собрату, преодолевая заслоны слабой человеческой плоти.

Плоти, но не воли.

Именно она, человеческая воля, гнула и направляла по нужному ей пути злую силу совершенно чуждого нам создания. Именно она, человеческая воля, неведомым мне путём (может, не так уж врут о всяких там ясновидящих?..) отчётливо и ясно показала то, что Гилви Паттерс не выдала бы ни под какими пытками.

Шифровка. Исходящий номер, литер срочности. Нелепый псевдоним.

– Баклан... – вслух произнёс я, и тогда Гилви закричала.

Её швырнуло на железный пол автозака, ломая и корча так, словно в приступе падучей. Это был предел отчаяния, когда вырываются на свободу все те «скрытые резервы», о которых тоже так любит писать обульваренная психология. Гилви выгнулась дугой, поджала колени – а потом вдруг распрямилась, да так, что её каблуки согнули железный стержень, на котором крепился кругляш табуретки. Мне бы такой удар размозжил всю грудную клетку.

Я кинулся на неё, навалился сверху, что было сил прижимая к полу. Внутри у меня всё словно горело, я никогда раньше не знал такого чувства, это не влечение, не сексуальное желание – нечто иное, совершенно дикое, неудержимая жажда слияния, заставлявшая вспомнить те живые волны, детали сложнейшей биологической машины смерти, что накатывались на нас под Пенемюнде и потом, уже здесь, на Каппе.