Алексей Барон - Люди и ящеры

Это была музыка боли. То острой, то притупленной усталостью, временами отдаляющейся, уступающей место недолгой радости, но непременно возвращающейся, как в незаживающую рану. Сквозь эту боль просачивались редкие, вроде бы случайные светлые звуки, но их тут же сменял жесткий, рычащий ритм, какие-то обвальные аккорды.

Внизу, в беседке, всхлипнула женщина. По гальке прошуршали шаги. Белое платье удалилось в сторону дворца.

– Невозможная музыка, сударь, – сказал Фердинанд. – Что это за произведение?

– Я попытался переложить для гитары симфонию «Путь человечества». Не знаю, насколько получилось.

– «Путь человечества», – взволнованно повторил Фердинанд. – Это великая вещь, сударь. Не только по названию. Кто ее написал? – Компьютер.

– Простите, а кто такой Компьютер? Пленник недоуменно отложил гитару.

– Где я?

– В замке его высочества.

– Какого высочества?

Фердинанд пожал квадратными плечами.

– Виноват, я не совсем понял вопрос. Как вы себя чувствуете?

– Превосходно. Давно не дышал таким воздухом. Кажется, много лет. Чем так пахнет? Медуницей?

– Да. И розами.

– Замечательное место. Вы не поверите, но я не помню посадки. По-видимому, мы на Земле?

– На... земле? В определенном смысле, монсеньор.

– Монсеньор, монсеньор...

Монсеньор подошел к краю площадки, всматриваясь в очертания центральной башни замка, словно видел ее впервые.

– Да ведь это не декорация, – удивленно сказал он. Потом поднял голову и добавил:

– Луны нет, созвездия немыслимые, Млечный Путь – и тот неправильный...

Затем пошевелил правой ногой. Цепь звякнула.

– И это еще что?

– Исключительно в целях вашей безопасности, монсеньор, – поспешно вставил Фердинанд. – Чтобы вы не упали с башни.

– С башни? Человек глянул вниз.

– Я так болен?

– Не совсем здоровы.

– И сейчас?

– Не знаю. Утром вас будет осматривать врач. А я плохо разбираюсь в медицине, прошу извинить.

Монсеньор еще раз взглянул в небо и сказал с укоризной: – Да какая же здесь Земля, Фердинанд! Его страж, что-то взвесив в уме, ответил:

– Простите, я не сразу вас понял. Вы спрашивали название нашей планеты?

– Разумеется.

– Терранис, сударь.

– Ага. Терранис. Нет, не помню такой планеты. Между тем я здесь. Кто же так подшутил, хотелось бы знать...

– Подшутил над чем?

– Да над мирозданием.

– Никто не знает. Только это был большой шутник, сударь, – со вздохом сказал Фердинанд. – Очень большой.

Если человек хорошо выспится, к нему на некоторое время возвращается детская свежесть восприятия. Такое бывает и при выздоровлении после тяжелой болезни, когда недуг уже отступил, а силы еще не вернулись.

Краски насыщенны, звуки наполнены, запахи отчетливы. Все кругом приобретает глубокий и таинственный смысл. И свет из окна-бойницы, и таз с водой, и дрожащий кружок отражения на потолке. В изменчивых пятнах и тенях этого кружка чудятся то неуклюжие движения амебы, то радарное изображение атмосферной планеты, то дно старинного колодца. Потом начинают проступать знакомые и не очень знакомые, но одинаково гротескные лица; потом все надоедает, и глаз сам собой начинает искать новый объект.

Сбоку послышалось деликатное покашливание.

– Доброе утро, монсеньор. Он скосил глаза.

– А, Фердинанд! Доброе утро.

– Рад, что вы меня узнали, вчера мы расставались в сумерках.

– Мне кажется, я видел вас при разном освещении. Не только в сумерках.

– Так и было. Я не помешал? – Да нет. Наверное, давно пора вставать?

– Не обязательно. Зависит от вашего настроения, монсеньор... Не будет ли нескромно с моей стороны спросить ваше имя, монсеньор?

– Не будет. Меня зовут Шегеном. Если не ошибаюсь.

– Шеген – де?

– Что – де?

– Откуда вы, сударь?

– А! Понимаю. Можете звать меня Шегеном де Альбасете, если это необходимо.

Безукоризненно одетый Фердинанд наморщил лоб под безукоризненной прической.

– Альбасете? Наверное, это очень далеко.

– Боюсь, что так. Вот ведь занесло... Как я к вам попал?

– Вы были в плену у ящеров, насколько мне известно.

– Погодите... да, какие-то рептилии вспоминаются.

– Как вам удалось бежать?

– Не помню.

Тут в разговор вмешался румяный невысокий человек в пенсне.

– Не все сразу, дорогой Фердинанд! Доброе утро, монсеньор де Альбасете. Позвольте представиться: лейб-доктор Антал Петроу.

– Лейб-доктор? Ах да, понимаю. Что ж, очень приятно.

– Позволите вас осмотреть?

– Я все еще болен?

– Думаю, что нет, раз об этом спрашиваете. Но порядок есть порядок. Устав у нас такой.

– Устав? – Монсеньор де Альбасете явно услышал очень знакомое слово. – Устав – дело святое. Что ж, действуйте.

– Вот и чудесно. Будьте добры, покажите язык. Только не поймите меня превратно, прошу вас!

Пациент усмехнулся и высунул язык.

– Тэ-эк. Еще раз, будьте добры. Благодарю. А теперь следите за кончиком моей палочки. Нет, нет, голову поворачивать не надо

Шеген скосил глаза. Доктор тут же повел палочку в противоположном направлении.

– Чудесненько. Нистагма больше нет.

– Что такое нистагм?

– Нарушение регуляции глазных мышц. Такое бывает, когда мозг... гм, не совсем в порядке. Еще раз посмотрите на палочку, будьте добры.

– Странные у вас методы обследования.

– Вы считаете? – вежливо поинтересовался доктор. Обследуемый пожал плечами.

– Это вы распорядились посадить меня на цепь? Доктор покаянно развел руки.

– Уж простите. Но я до сих пор не уверен, что вы умеете летать.

– Я так говорил?

– О да. И пытались доказать. Правда, при этом требовали какой-то пульт.

– А пульт нашли?

– Никто не знает, что это такое. У нас пульты не водятся.

– Жаль.

– Что поделаешь, – огорченно вздохнул доктор Петроу. – Вы будете еще пытаться взлететь?

– Нет. Без пульта не могу. Доктор быстро заглянул ему в глаза.

– Да? Вот и славно. Если вас не очень затруднит, станьте вот так. Зажмурьтесь, пожалуйста, а руки вытяните вперед. Это называется позой Ромберга...

– Позой кого?

– Ромберга.

Монсеньор де Альбасете весьма удивился.

– Он что, первый принял эту позу, Ромберг?

– Вероятно. В некотором роде... Только это было еще там. – Где?

– Ну там... не здесь. О! Отлично. Сейчас я буду колоть вас иголкой, уж извините. Больно? – Еще бы! У вас, вероятно, диагностера тоже нет?

– Боюсь, что так. Ни пульта, ни диагностера в замке нет, – с огорчением сказал доктор, продолжая орудовать иголкой. – Вот когда я колю справа и слева, ощущения одинаковые?

– Да. Одинаково неприятные.

– Извините за беспокойство, монсеньор.

– Не за что. Устав. Меня беспокоит другое. -Что?

– Как вам сказать...

– Да как нужно, так и говорите.

– Хорошо. Тогда ответьте, вы имеете право на откровенность?