Стивен Кинг - Двери Между Мирами

– Бери и не выступай. Если тебе позарез приспичит им воспользоваться, ты ни хрена не добьешься – с этой дрянью всегда так – но все равно, бери.

– Хочешь поспорить?

– Да спорь, ради Бога. Спорь сколько хочешь.

Задумчиво поглядев в почти что светло-карие глаза Эдди, Одетта улыбнулась, но улыбка вышла несколько усталой.

– Кажется, спорить я не стану. – Она взяла револьвер. – Пожалуйста, поспеши.

– Есть! – Он опять поцеловал ее, на сей раз торопливо, и чуть было не сказал «береги себя»… но серьезно, братва, как она могла «беречь себя» при таком раскладе?

Пробираясь в сгущающихся сумерках вниз по склону (исполинские омары еще не выползали, но их еженощное появление было не за горами), Эдди опять посмотрел на слово, написанное на двери, и каждую клеточку его тела пронизал знобящий холод. Слово было подходящее. Боже правый, такое подходящее! Он опять посмотрел туда, откуда спускался. Мгновение он не мог разглядеть Одетту, потом заметил какое-то движение. Более светлое пятнышко коричневой ладони. Одетта махала ему.

Помахав в ответ, Эдди развернул кресло, наклонил его так, что передние, более хрупкие и маленькие колеса оторвались от земли, и побежал. Он бежал на юг той же дорогой, которой они пришли. Примерно первые полчаса рядом быстро скользила его тень – пригвожденная к подметкам кроссовок невероятная тень тощего великана, вытянувшаяся на ярды и ярды к востоку. Потом солнце село, тень исчезла, а в волнах закувыркались уродливые клешнястые твари.

Минут через десять после того, как Эдди услышал первые звуки их бормотания, он поднял голову и увидел вечернюю звезду, равнодушно горевшую на густо-синем бархате небес.

Тени божественной ночи спускаются… сумерек время пришло… Спаси ее и сохрани. Ноги уже ныли, затрудненное дыхание было слишком жарким, в груди горело, в перспективе ждал третий переход, теперь уже со стрелком в качестве пассажира, но хотя Эдди догадывался, что Роланд на добрых сто фунтов тяжелее Одетты и надо бы поберечь силы, он все равно продолжал бежать. Спаси и сохрани, вот мое желание, спаси и сохрани мою любимую.

И, словно предвещая беду, где-то в страдальческих изгибах лощин взвизгнула дикая кошка… только эта кошка, судя по голосу, была большой аки лев, рыкающий в африканских джунглях.

Эдди прибавил ходу, толкая перед собой порожнее кресло, и вскоре ветер принялся омерзительно-тонко подвывать в свободно вращающихся спицах приподнятых передних колес.

Ушей стрелка коснулся тонкий заунывный вой. Звук этот приближался, и Роланд напрягся, но, расслышав тяжелое дыхание, расслабился. Эдди. Он мог сказать это даже с закрытыми глазами.

Стонущий звук мало-помалу затих, стремительные шаги замедлились, и Роланд открыл глаза. Перед ним, пыхтя и отдуваясь, стоял Эдди. По щекам юноши струился пот. Рубашка прилипла к груди одним темным пятном. Последние остатки образа «мальчика из колледжа», на котором настаивал Джек Андолини, исчезли. Волосы свисали на лоб. Штаны разъехались в шагу. Картину дополняли синевато-лиловые круги под глазами. Эдди Дийн был воплощением неряшества.

– Справился, – выговорил он. – Я здесь. – Молодой человек огляделся, потом опять посмотрел на стрелка, словно никак не мог поверить. – Господи Иисусе, я в самом деле здесь.

– Ты отдал ей револьвер.

Эдди подумал, что стрелок выглядит плохо – не лучше, чем до первого, сокращенного, курса кефлекса, быть может, чуть хуже. Казалось, жар горячки так и пышет от него волнами. Эдди понимал, что должен бы жалеть Роланда, но, похоже, в эту минуту был способен испытывать только адскую злость.

– Я из кожи вон лезу, чтоб попасть сюда в рекордное время, и все, что ты можешь мне сказать, это «Ты отдал ей револьвер». Ну, спасибо, приятель. То есть особых изъявлений благодарности я и не ждал, но это уж ни в какие ворота не лезет, едрена мать.

– По-моему, я сказал единственно важную вещь.

– Ну, раз уж ты завел об этом речь – да, я отдал ей револьвер, – сказал Эдди, подбоченясь и язвительно глядя на стрелка сверху вниз. – А теперь выбирай: либо ты садишься в кресло, либо я его складываю и пробую запихнуть тебе в жопу. Чего изволите, барин?

– Ничего. – Роланд едва заметно улыбался, словно и не хотел, но ничего не мог с собой поделать. – Сперва ты вздремнешь, Эдди. Когда придет время смотреть, мы посмотрим, что к чему, но сейчас тебе нужно выспаться. Ты вымотан.

– Я хочу вернуться к ней.

– Я тоже. Но если ты не отдохнешь, то свалишься по дороге. Просто свалишься. Скверно для тебя, еще хуже для меня и хуже всего для нее.

Эдди секунду постоял в нерешительности.

– Ты уложился в недурное время, – признал стрелок. Он прищурился на солнце. – Сейчас четыре, быть может, четверть пятого. Ты проспишь пять – возможно, семь – часов, и будет уже совсем темно…

– Четыре. Четыре часа.

– Хорошо. Будешь спать, пока не стемнеет – я считаю, это не пустяки. Потом поешь. Потом мы тронемся в путь.

– Ты тоже поешь.

Снова – слабая улыбка.

– Попробую. – Стрелок невозмутимо посмотрел на Эдди. – Теперь твоя жизнь в моих руках; полагаю, ты это понимаешь.

– Да.

– Я тебя похитил.

– Да.

– Хочешь убить меня? Если так, лучше сделай это сейчас и больше не ставь никого из нас… – Когда стрелок дышал, в груди у него негромко свистело. Эдди слышал эти хрипы, но они очень мало волновали его, – …в затруднительное положение.

– Я не хочу убивать тебя.

– Тогда… – Речь Роланда прервал внезапный резкий приступ кашля. – …Укладывайся, – закончил стрелок.

Эдди улегся. Бывало, сон медленно наплывал на него, но сейчас он схватил юношу грубыми руками неловкого в своем рвении любовника. Эдди услышал (или это ему только пригрезилось), как Роланд говорит: «Но отдавать ей револьвер не следовало», и неведомо на сколько времени погрузился в тьму и неведение, а потом Роланд затряс его, чтобы разбудить. Когда Эдди наконец сел, ему показалось, что в его теле не осталось ничего, кроме боли: боли и тяжести. Мышцы словно бы превратились в заржавленные блоки, шкивы и лебедки заброшенного цеха. Из первой попытки встать ничего не вышло. Он тяжело плюхнулся обратно на песок. Со второй попытки Эдди удалось подняться, однако он чувствовал, что даже на такое простое действие, как поворот кругом, у него уйдет порядка двадцати минут. Причем поворачиваться будет больно.

Роланд вопросительно смотрел на него.

– Ты готов?

Эдди кивнул.

– Да. А ты?

– Да.

– Сможешь?

– Да.

И они принялись за еду… а после Эдди пустился в свой третий и последний поход по окаянному взморью.

За вечер они проехали приличное расстояние, и все же, когда стрелок объявил привал, Эдди испытал смутное разочарование. Он ничем не проявил своего несогласия, поскольку попросту чересчур устал, чтобы идти дальше без отдыха, однако, отправляясь в путь, надеялся пройти больше. Тяжесть. Вот что было нешуточной проблемой. По сравнению с Одеттой, везти Роланда было все равно, что везти железные брусья. Перед рассветом Эдди проспал еще четыре часа. Он проснулся, когда над разрушающимися холмами, в которые выродились горы, вставало солнце, и прислушался к кашлю стрелка. Кашель был слабым, хриплым – перханье старика, возможно, больного воспалением легких.