Эрик Рассел - И не осталось никого

Динамик внутренней сигнализации рявкнул:

– Гаррисон, Глид, Грегори… – и так далее в алфавитном порядке.

В коридорах и на палубах разговаривали между собой вернувшиеся из увольнения.

– Ни единого слова ни от кого не добьешься, кроме «зассд». Просто осточертело!

– Надо было разделиться, как мы. Там, в цирке, на окраине никто про нас и знать не знал. Я просто вошел и сел.

– Слышал про Майка? Он починил крышу, взял в уплату бутылку двойного диса и нажрался. Был в полной отключке, когда его нашли. Пришлось тащить его обратно на себе.

– Везет же некоторым. А нас отовсюду гнали.

– Так я ж и говорю, что надо было разделиться.

– Половина увольнения, наверное, все еще валяется по канавам.

– Грейдер психанет, когда узнает, что столько народа опоздало.

Каждую минуту старпом Морган выходил в коридор и выкрикивал одну из фамилий, только что объявленных по радио. По большей части никто не отзывался.

– Гаррисон! – завопил он.

Гаррисон вошел в навигаторскую с недоуменным выражением на лице.

Его превосходительство расхаживал взад и вперед, бормоча в свои подбородки: «Всего пять дней, а разложение уже началось». Резко повернувшись к вошедшему Гаррисону, он выпалил:

– А, это вы, сударь! Давно вернулись из увольнения?

– Позапрошлым вечером, сэр.

– Досрочно, не так ли? Это интересно. Прокололи шину?

– Никак нет, сэр. Я велосипед не брал.

– Тоже неплохо. Если бы вы его взяли, вы были бы уже за тысячу миль отсюда.

– Почему, сэр?

– Почему? Он меня спрашивает, почему? Да я именно это и хочу знать – почему? Вы в городе были один или с кем-нибудь?

– С сержантом Глидом, сэр.

– Вызвать его, – приказал посол.

Морган послушно открыл дверь и позвал:

– Глид! Глид!

Ответа не последовало. Он попробовал еще раз, но безрезультатно. Потом опять вызвал Глида по радио. Сержант Глид исчез.

– Он отметился, когда возвращался?

Капитан Грейдер сверился с лежащим перед ним списком.

– Вернулся на двадцать четыре часа раньше срока. Это двойное преступление.

Морган вернулся в навигаторскую.

– Ваше превосходительство, один из десантников видел сержанта Глида в городе совсем недавно.

– Вызвать этого солдата. – Его превосходительство повернулся к Гаррисону. – А вы стойте, где стоите, и постарайтесь не хлопать своими чертовыми ушами. Я с вами еще не кончил.

Вошел испуганный таким обилием начальства солдат и вытянулся по стойке «смирно».

– Что вам известно о сержанте Глиде? – потребовал посол.

Солдат облизал губы, явно сожалея, что вообще ляпнул о встрече с Глидом.

– В общем, ваше благородие, я…

– Называйте меня «сэр».

– Есть, сэр. Я пошел в увольнение со второй группой рано утром, но через пару часов решил вернуться, потому что брюхо схватило. На обратном пути я встретил сержанта Глида и с ним разговаривал.

– Где? Когда?

– В городе, сэр. Он сидел в одной из этих ихних междугородных колымаг. Мне это сразу показалось странным.

– Он вам что-нибудь говорил?

– Немного, сэр. Он был в возбужденном состоянии. Кто-то ему что-то сказал о молодой вдове, которой трудно управиться с участком в двести акров. Он решил поехать посмотреть.

– Ваш человек, – сказал посол полковнику Шелтону. – Вроде бы дисциплинированный, с выслугой лет, тремя нашивками, с пенсией на носу. – Он снова повернулся к солдату. – Глид сказал, куда именно он едет?

– Никак нет, сэр. Я спрашивал, но он только усмехнулся и сказал: «Зассд».

– Хорошо, можете идти. – Его превосходительство возобновил разговор с Гаррисоном: – Вы были в первой группе?

– Так точно, сэр.

– Позвольте вам сообщить кое-что, сударь. Из четырехсот двадцати человек вернулись только двести. Сорок из них в различных стадиях алкогольного опьянения. Десять сидят в карцере и вопят: «Нет, и точка!» Без сомнения, они будут орать, пока не протрезвеют!

Он уставился на Гаррисона так, как будто эта достойная личность была виновата в происходящем, затем продолжал:

– В этом есть что-то парадоксальное. Пьяных я могу понять. Всегда найдутся несколько человек, которые, сойдя с корабля, первым делом налижутся в стельку. Но из двух сотен, соизволивших вернуться, почти половица вернулась раньше времени, как и вы. И все давали примерно одинаковые объяснения: местные относились к ним недружелюбно, игнорировали их.

Гаррисон ничего не сказал.

– Итак, налицо две крайности. Одни с отвращением возвращаются на корабль, а другие находят туземный городок настолько гостеприимным, что набираются до бровей какой-то дрянью, именуемой двойным дисом, или дезертируют совершенно трезвыми. Есть же какое-то объяснение всему этому? Вот вы были в городе два раза. Что вы можете сказать?

Гаррисон осторожно ответил:

– Все зависит от того, признают они нас или нет. А также от того, на какого ганда вы наткнетесь: есть такие, которые попытаются обратить вас в свою веру вместо того, чтобы игнорировать. Многих наших выдает униформа.

– У них что, аллергия к униформам?

– Более или менее, сэр.

– А почему?

– Не могу сказать точно, сэр. Я о них не так уж много знаю. Думаю, потому, что униформа у них ассоциируется с тем режимом на Терре, от которого бежали их предки.

– А у них никто униформы не носит?

– Не замечал. Им, по-моему, доставляет удовольствие выражать свое «я», одеваясь и украшаясь на любой лад – от косичек до розовых сапог. Странности во внешнем виде у гандов – норма. А униформа им кажется ненормальной, они ее считают проявлением угнетения.

– Вы их все время именуете гандами. Откуда взялось это слово?

Гаррисон объяснил, возвращаясь при этом мыслями к Илиссе и ресторанчику Сета с накрытыми столами, с баром за стойкой, с вкусными запахами из кухни. Сейчас, вспоминая это место, он понимал, что там было что-то неуловимое, но очень важное, чего никогда не было на корабле.

– И этот человек, – закончил он, – изобрел то, что они называют «оружием».

– И они утверждают, что он был землянином? А как он выглядит? Вы видели его портреты или памятники ему?

– Они не воздвигают памятников, сэр. Они говорят, что ни один человек не может быть выше другого.

– Чушь собачья, – отрубал посол. – Вам не пришло в голову осведомиться, в какой период истории проводились испытания этого чудо-оружия?

– Никак нет, сэр, – сознался Гаррисон. – Я не придал этому значения.

– Конечно, куда вам. Я не ставлю под сомнение ваши качества космонавта, но как разведчик вы ни к черту не годитесь.

– Прошу извинить, сэр, – ответил Гаррисон.

«Извинить? Ты ничтожество, – прошептал голос в его душе. – За что ты просишь прощения? И у кого? Это всего лишь помпезный толстяк, которому в жизни не погасить ни одного оба, как бы он ни старался. Чем он тебя лучше? Тем, что у него бочкообразное брюхо? И перед этой бочкой ты вытягиваешься и лепечешь: „Простите, сэр, извините, сэр!“ Да попробуй он прокатиться на твоем велосипеде, он свалится, не проехав и десяти ярдов. Плюнь ему в рожу и скажи: „Нет, и точка!“ Что же ты струсил?» – Нет, – громко выпалил Гаррисон.