Харуки Мураками - К югу от границы, на запад от солнца

Что-то во мне оборвалось и исчезло. Беззвучно, резко и навсегда.

Когда наш маленький оркестр ушел на перерыв, я подошел к пианисту и попросил, чтобы он убрал из репертуара «Несчастных влюбленных».

– Сколько уже ты играешь эту вещь? Хватит, – сказал я, скроив приветливую улыбку.

Пианист внимательно посмотрел на меня, словно взвешивая что-то в уме. Мы были друзьями, иногда пропускали вместе по рюмочке, болтали о том о сем.

– Что-то я не очень понял. Ты хочешь, чтобы я пореже ее играл или не играл совсем. Есть разница. Объясни, пожалуйста.

– Я не хочу, чтобы ты ее играл.

– Тебе не нравится, как я играю?

– Что ты! Ты классный пианист. Редко кто так может.

– Значит, ты больше не хочешь ее слышать?

– Пожалуй, – сказал я.

– Почти как в кино – как в «Касабланке».

– Что-то вроде того.

После этого разговора он, завидев меня, иногда в шутку выдавал несколько аккордов из «Пока проходит время».

Слушать эту музыку я больше не хотел. Но вовсе не потому, что она напоминала мне о Симамото. Просто она меня не трогала так, как раньше. Сам не знаю почему. В ней уже не было того... особенного, что задевало душу все эти годы. Не осталось чувств, так долго соединявших меня с ней. Просто была прекрасная музыка, но и только. Оплакивать эти прекрасные останки я не собирался.

– О чем ты думаешь? – спросила Юкико, заглянув ко мне в комнату.

Было полтретьего ночи. Я лежал на диване и глядел в потолок.

– О пустыне.

– О пустыне? – Юкико присела у меня в ногах. – О какой пустыне?

– Обыкновенной. С барханами и кактусами. Вообще, там много всякой живности.

– Я тоже к ней отношусь, к этой пустыне?

– Конечно, – отвечал я. – Мы все в ней живем. Хотя на самом деле живет одна пустыня. Как в фильме.

– В каком?

– Диснеевском. «Живая пустыня» называется. Документальное кино про пустыню. Ты в детстве что, не смотрела?

– Нет.

Странно. В школе нас всех водили на этот фильм. Впрочем, Юкико на пять лет моложе. Наверное, еще маленькая была, когда он вышел.

– Давай возьмем кассету и посмотрим в воскресенье все вместе. Хороший фильм. Там такие виды, животные разные, цветы. И детям, наверное, будет интересно.

Юкико с улыбкой посмотрела на меня. Давно я не видел, как она улыбается.

– Ты уходишь от меня?

– Послушай, Юкико. Я тебя люблю.

– Возможно, но я тебя о другом спрашиваю. Собираешься ты уходить или нет? «Да» или «нет». Других ответов мне не надо.

– Нет, я не хочу уходить, – покачал головой я. – Может, у меня нет права так говорить, но я не хочу. Я не знаю, что будет, если мы расстанемся. Я не хочу опять остаться один. Лучше уж умереть.

Юкико протянула руку и, легко коснувшись моей груди, заглянула мне в глаза:

– Забудь ты о правах. Какие тут могут быть права? Я чувствовал на груди тепло ее ладони и думал о смерти. А ведь я мог умереть тогда вместе с Симамото на хайвэе. И меня бы не стало. Я бы исчез, испарился. Как исчезает многое в этом мире. Но я живу, существую. И на груди у меня теплая рука Юкико.

– Я очень тебя люблю, Юкико. С самого первого дня. И сейчас так же люблю. Как бы я жил, если бы мы не встретились? Словами не передать, как я тебе благодарен. И за все хорошее ты от меня такое получила! Потому что я эгоист, вздорный, никчемный тип. Гадости делаю тем, кто рядом со мной. Просто так, без всякой причины. А получается один вред самому себе. И другим, и себе жизнь порчу. Но я не нарочно. Как-то само собой получается.

– Не спорю, – тихо проговорила Юкико. С ее губ еще не сошла улыбка. – Ты в самом деле эгоистичный, вздорный и никчемный тип. И меня обижаешь.

Я долго смотрел на нее. Она ни в чем меня не обвиняла. В словах ее не было ни злости, ни грусти. Юкико лишь констатировала факт.

Я медленно подбирал нужные слова:

– Мне всю жизнь казалось, будто я хочу сделаться другим человеком. Меня все время тянуло в новые места, хотелось ухватиться за новую жизнь, изменить себя. Сколько их было, таких попыток. В каком-то смысле я рос над собой, менял личность. Став другим, надеялся избавиться от себя прежнего, от всего, что во мне было. Всерьез верил, что смогу этого добиться. Надо только постараться. Но из этого ничего не вышло. Я так самим собой и остался, что бы ни делал. Чего во мне не хватало – и сейчас не хватает. Ничего не прибавилось. Вокруг все может меняться, людские голоса могут звучать по-другому, а я все такой же недоделанный. Все тот же роковой недостаток разжигает во мне голод, мучит жаждой. И их не утолить, не насытить. Потому что в некотором смысле этот недостаток – я сам. Вот, что я понял. Сейчас я для тебя готов стать другим человеком. Мне кажется, я смогу. Это не просто, конечно, но я постараюсь. Может, получится. Но скажу честно: все может повториться. Я опять могу сделать тебе больно. Разве можно тут что-то обещать! Когда я говорил, что у меня нет права, я как раз это имел в виду. Не уверен, что переборю эту силу.

– И ты все время пытался укрыться от нее?

– Выходит, пытался.

Рука Юкико по-прежнему оставалась у меня на груди.

– Бедный!

Ее голос звучал так, как если бы она зачитывала надпись, которую кто-то изваял на стене крупными буквами. Может, на стене и правда это было написано? – мелькнуло в голове.

– Честно, я не знаю, что тебе сказать. Уходить я точно не хочу. Но верный ли это ответ? Не знаю. У меня даже нет уверенности, могу ли выбирать, что ответить. Юкико, ты мучаешься. Я вижу. Руку твою чувствую. Но есть что-то совсем другое, чего нельзя увидеть и почувствовать. Называй как хочешь: ощущение, вероятность... Оно просачивается в меня откуда-то, опутывает изнутри. Живет во мне. Это не мой выбор, и я не в состоянии дать на него ответ.

Юкико долго ничего не говорила. В ночи под окном время от времени погромыхивали грузовики. Я выглянул на улицу, но ничего не увидел. Передо мной лежали только безымянное пространство и время, соединявшие ночь и рассвет.

– Мне хотелось умереть, пока все это тянулось, – начала она. – Я не пугаю тебя, нет. Просто говорю все, как есть. Я не раз думала о смерти, так мне было одиноко и тоскливо. Вообще-то умирать совсем не тяжело. Представь, что из комнаты медленно выкачивают воздух. Со мной примерно то же самое происходило – постепенно пропадало желание жить дальше. В такие минуты к смерти не так серьезно относишься. Я даже о детях не думала. Что с ними будет, если я умру? Почти не думала об этом. Вот до чего дошла в этом своем одиночестве. Тебе, наверное, этого не понять. Что я чувствовала, что думала, что могла с собой сделать. Вряд ли ты всерьез об этом задумывался.

Я молчал. Юкико убрала руку с моей груди и положила себе на колени.

– Но я не умерла. Осталась жить. Думала, что приму тебя, если ты когда-нибудь захочешь вернуться. Вот и не умерла. И дело не в том, кто на что право имеет, не в том, верно это или нет. Может, ты вздорный, может, никчемный. Может быть, ты опять сделаешь мне больно. Разве в этом дело? Ты ничего не понимаешь.