Андрей Тарасов - Оболочка разума

– Вот теперь на любое преступление можно идти, – сказал доктор Рыжиков с одобрением. – Чистота – залог удачи. Что-то Сулейман сегодня грустный, а Лариса веселая…

– Муж на соревнования уехал, – коротко объяснила рыжая кошка свой духовный подъем.

– Хозяйка плату вдвое увеличила, – вздохнул печальный Сулейман. – С сегодняшнего дня.

– Вот же клещи, – огорчился и доктор Петрович. – Это за что?

– Сезон студентов, – заработал Сулейман щеточкой по ногтям. – У каждого ведь есть соседи, Юрий Петрович. Весь вечер сидела считала, какой курдючок у соседей, и высчитала, что если пустит шестерых студентов с раскладушками, то выйдет вдвое больше. И утром объявила: пусть перс или двойную плату платит, он богатый, или выметается…

– И таких мы на войне защищали, – расстроенно взялся за свою щетку доктор Петрович.

– Если бы Сулейман был одиночкой, я бы его к себе на квартиру взяла, – высказалась Лариска в пользу бессемейных мужчин.

– А что, Сулейман, в самом деле, переходите ко мне, – обрадовался доктор Рыжиков. – Встаньте на постой, я беру недорого. Допустим, каждый вечер – по рассказу о нравах вашей родины. Я вам предоставлю свой стол для диссертации, без амортизационных отчислений… Только научите моих девок уважать старших, как это принято на вашем прекрасном Востоке…

Молчание, шуршание щеточек. Вздох Сулеймана. Чисто сулеймановский.

– Ай нет, наверное… К вам невозможно…

– Да почему это? – разволновался доктор Петрович. – Огромный пустующий дом, множество залов и комнат… Батальон слуг, охотничьи собаки и угодья… Нет, правда, Сулейман, для вас есть комната, а во дворе сад и трусливая собака. Жена и дочка будут гулять…

– Ваш дом для меня святой, – сказал Сулейман с чувством. – Только нельзя. Я хочу с вами дружить.

Доктор Рыжиков чуть не уронил тазик.

– Но где же и дружить, как…

– Извините, – мягко улыбнулся Сулейман. – Чтобы была дружба, надо каждому жить в своем доме.

– Это что, мудрость Востока? – не без ехидства осведомилась рыжая кошка.

– Это мудрость всех, – кротко сказал Сулейман.

С поднятыми руками, как под дулами автоматов, они перешли из тесного предбанника в саму баню. Правда, особым простором она не отличалась, и Коля Козлов с усилием впихивал свое скромное усыпляющее оборудование – по кусочкам и по крохам. Теснота, зато своя. Нет ничего приятнее.

– А где же эта ваша… – как можно небрежнее спросила рыжая царица бала. – Из красоты…

– Не знаю ни одной красивой женщины, – ответил доктор Рыжиков, – которая никуда бы не опоздала, а потом не пришла бы из чистого любопытства: что это они там делают…

– Я никогда не опаздываю, – обиделась рыжая кошка.

– Значит, одну знаю, – поправился доктор Рыжиков. – Так… – Он еще раз оглядел свое небольшое скученное войско, скрывшее лица за масками, свирепо блестевший инструмент, коробку с туркутюковскими запчастями на электроплитке в углу. – Начнем, братцы кролики?

Братцы кролики подобрали животы.

– Коля, пожалуйста, разверните мне это и прикрепите к этой раме…

Нестерильный Коля Козлов развернул «это» и прикрепил к «этой раме». Это был большой ватманский лист с модным в те годы сетевым графиком операции. Научная организация труда. Пункт первый гласил: намазывание зеленкой – 9.30. Индейские боевые разводы на схеме головы показывали, где именно мазать.

– Лариса, у вас рука легкая. Выполните пункт первый, пожалуйста. С опозданием на двадцать минут, как всегда. Но не по нашей вине, естественно.

Лариса смело провела зеленой ваткой по бритому, наполовину мягкому темени спящего летчика.

Когда многострадальный скальп – намного, правда, легче, чем в тот раз, – вторично отслоился от бедной головы, обвешанный сосульками зажимов, в дверь осторожно просунулся Чикин и осторожно сказал:

– Там косметолог пришли… Говорят, чтобы впустили.

Чикин при занятости Сильвы Сидоровны (операционная, она же перевязочная, она же палатная сестра) исполнял пока на входе роль часового.

Мужчины встрепенулись. Не все смогли одернуть свой наряд, как подобает при появлении носительницы идеалов красоты, – стерильными руками костюм (то есть бурый жеваный халат, уже малость забрызганный кровью) не поправляют. Только Коля Козлов (под трагическим взглядом Аве Марии) разгладил робу на груди, чтобы была видна тельняшка.

Это представлялось как рекламно-прекрасная парикмахерша или маникюрщица, какими они видятся сквозь загадочные витражи недоступных нам с улицы экстра-классных салонов. Плюс, конечно, неотразимость подлинной столичной интеллектуальности.

Тут дверь и отворилась. Любопытные взгляды уперлись в пустоту – вроде вошел невидимка. Но косметолог был не невидимкой, он просто прошел ниже взглядов.

Это была не красавица.

И более того – не женщина.

Это был маленький мужчина-горбун.

– Ну как тут у вас? – свысока спросил он бархатным вальяжным баритоном. – Черти, от такой женщинки оторвали… У вас тут водятся провинциалочки, водятся…

Перешибая все остробольничные операционные запахи дорогим и, наверное, заграничным одеколоном, косметолог вместе с нехваткой роста продемонстрировал прекрасно сшитый дорогой костюм, сногсшибательное золотое граненое кольцо со специфическим мужским рубином, золотые же запонки на белоснежных манжетах жутко дефицитной нейлоновой рубахи, красного дерева трость с резной головкой белой кости.

Тут онемел даже видавший виды старый армянский лев, клюнувший на косметолога и заглянувший на минутку. Особенно при виде шерстяного галстука с неподдельной алмазной приколкой.

– У нас тут в основном в халатах, масках и бахилах, – пробурчал доктор Рыжиков после подобающей моменту паузы.

– Ха-ха-ха! – дружелюбно и бархатно отозвался великолепный пришелец. – Ценю ваш юмор!

– Прям Черчилль… – прошептал ему вслед восхищенный Сулейман, ибо именно так, а не иначе, у них в Кизыл-Арвате мальчишки и представляли капиталистическую акулу Черчилля.

– Черт! – вернулся по-хозяйски бархатный, уже спрятавший часть своего великолепия под медицинской униформой. – С детства ненавижу нейрохирургов. И ни черта не видно… – Он встал на цыпочки, чтоб дотянуться взглядом до стола через взрослые спины. – Кто там у вас, женщина?

– Никак нет, – разочаровал его доктор Рыжиков. – Мужчина, притом изуродованный. А почему вы ненавидите нейрохирургов?

– Вам непонятно, почему? – дотронулся Черчилль до своей вечной ноши, завернув назад руку. – Это вы меня так уделали. Неплохо поправили спину, не так ли, коллега? После вас теперь только могила исправит…

– А мы вот с Сулейманом не нейрохирурги. – поспешил на всякий случай отмежеваться почтенный Лев Христофорович. – Мы стоматологи.