Андрей Смирнов - Итальянский роман

And Candy is sweet on me…

Энцо Фумагалли ненавидел эту песню. Нет, здесь, в американском лагере для военнопленных, ему очень даже нравилось. Всё лучше, чем ни за грош пропадать в окопах. Но определить его, бравого королевского солдата и умелого механика на работы в прачечную… Будь проклята война!

– Ничего, – сквозь зубы шептал Энцо, с ненавистью глядя на пузырящиеся баки с бельём, – скоро Муссолини крышка. Вернусь домой, в Италию, и больше никогда – слышите, никогда! – к стирке собственноручно не притронусь… Клянусь!

– My understanding Candy and Candy’s always handy… – надрывался из лагерного репродуктора неизменный опостылевший Нэт Кинг Коул…

…Год спустя старый Эден Фумагалли, владелец небольшой механической мастерской, изо всех сил колотил в дверь семейного сарая.

– Энцо, вылезай! Сынок, нельзя же так, мы волнуемся. Ты там целыми днями торчишь. Хоть бы погулять сходил. Смотри, погоды нынче какие на улице стоят. Девушек сколько вокруг хороших… Ну чего ты там забыл, а?..

Дверь распахнулась. Подслеповато щурясь после яркого солнца, Эден переступил через порог. На верстаке посреди сарая громоздилось нечто вроде большой кастрюли, опутанной водопроводными шлангами. Рядом стоял Энцо, слегка смущённый, но гордый как лев.

– Папа, познакомься. Её зовут Кэнди. Она умеет стирать бельё.

Тяжёлая мозолистая рука отца заботливо легла на его плечо. Голос звучал нежно и встревоженно.

– Сынок, поверь, я понимаю. Нам всем война нелегко далась. Но когда я советовал тебе жениться, то не совсем это имел в виду… Послушай меня, старика: парень ты видный да работящий, за тебя любая с радостью пойдёт. И стирать тебе будет и всё, что хошь… А пакость эту железную – ты это брось! Не принесёт она тебе добра, лишь беды и огорчения великие…

Старый механик и представить себе не мог, как сильно ошибался.

***

– Коррадино, я позвал тебя, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие: никто больше не хочет покупать наши самолёты.

– Слава богу, наконец-то!.. Неужто до этих тупиц дошло, что за вертолётами будущее?

Энрико Пиаджо, владелец одноимённого – точнее, однофамильного – самолётостроительного завода, тяжело вздохнул. Коррадино Д’Асканио был авиаинженером гениальным. А потому общение с ним порой представлялось не самой лёгкой задачей.

– Нет, ты не понял. Война закончена. У нас временно больше нет армии. Нет армии – нет военных заказов. Нет заказов – нет самолётов. Вертолётов – тем более, сам знаешь.

– Если бы эти фашистские идиоты мне тогда, в тридцатых, не срезали финансирование, то сейчас кружили бы над Лондоном и Парижем под «Полёт валькирий»!.. Слушай, а что если…

– Дирижабли тоже никому не нужны! – поспешно уточнил Пиаджо.

Д’Асканио угас.

– В общем, так: сконструируй что-нибудь простое. И дешёвое. Для широких народных масс. Велосипед там, не знаю… Или мотоцикл.

– Мото… Что?!.. Энрико, ты всерьёз хочешь, чтобы я, отец современного вертолётостроения, конструировал штуковину, на которую можно взобраться, лишь предварительно задрав ногу, как собачка перед столбом?.. На которой невозможно ездить в приличных брюках, поскольку из двигателя во все стороны хлещет масло?.. Даже не надейся! Я не-на-ви-жу мотоциклы!..

…Несколько недель спустя Пиаджо задумчиво рассматривал конструкцию, более всего напоминавшую табуретку на колёсах.

– Никакой рамы, несущий кузов, – объяснял Д’Асканио, – точечная сварка, передняя подвеска от самолёта, горизонтальный цилиндр, искровое зажигание… Ну, как в авиадвигателях… Двигатель, кстати, кожухом закрыт, брюки в безопасности. И сидеть можно не в раскоряку, а как уважающему себя пилоту подобает… Фактически это вертолёт. Только маленький. И без винта. И не летает.

– Хм… – Пиаджо потёр подбородок. – Маленький вертолёт, говоришь… Как оса, да? Знаешь, Коррадино, а ведь что-то в этом есть… Оса. Vespa. Так, пожалуй, мы его и назовём. Может статься, и выйдет из этого нечто путное…

Бывший самолётный магнат и представить себе не мог, насколько окажется прав.

***

– Последний раз тебя спрашиваю, о паршивая овца кинематографического стада. Где. Мои. Деньги?!

Выражение лица торговца шерстью Альдо Вентурини не предвещало собеседнику ничего хорошего. Было видно: ещё немного, и он повалит бедолагу на землю, выхватит большие ножницы и попытается добыть из него хотя бы клок своего излюбленного товара.

Роберто Росселлини устало прикрыл глаза, несколько секунд помолчал, затем вновь указал рукой на груду нераспечатанных бобин целлулоидной плёнки.

– В который раз вам повторяю. Вот они. Я же не виноват, что студия обанкротилась и от производства отказалась. Война ж ещё идёт, что вы хотите…

– Вот именно! Война. А я тебе предлагал: давай, дескать, подождём, пока закончат. Предлагал, нет? А ты мне что?.. «Надо торопиться, по горячим следам, историческое свидетельство, новое слово в кинодокументалистике, миллиарды лир заработаете»… Тьфу, пропасть!.. Ну и где они, мои миллиарды, а?!..

– Синьор Вентурини, я понимаю, – вы расстроены. Имеете полное право. Но послушайте: ещё есть шанс спасти ваши инвестиции. У меня есть идея. Нужно переделать фильм в художественный. Приятель мой, Феде Феллини – вы его вряд ли знаете, он начинающий только, но очень талантливый, поверьте, – обещал со сценарием помочь. Единственное… Кхм… В общем, нужно будет вложить ещё немножко денег.

– Ху… де… да т… – казалось, почтенного торговца сейчас хватит апоплексический удар. Но тут он повнимательнее вгляделся в безмятежно-серьёзное лицо Росселлини. И весь как-то сразу сник, съёжился, вроде бы даже стал меньше ростом. Синьор Вентурини побаивался сумасшедших.

– Роберто. Мальчик мой. Ты, надеюсь, шутишь, верно же? Давно ли ты был на киностудии? Ты видел, во что они Чинечитту превратили? Там теперь лагерь беженцев. Где ты собрался снимать?

– Был. Видел. Ничего страшного. Будем снимать прямо на улице.

– Гм… Допустим. А актёры? С ними что? Половина разбежалась, другая половина потребует такой гонорар, что я при всём желании не смогу – даже в том маловероятном случае, если захочу, – себе этого позволить.

– Актёры не нужны. Подходящие типажи найдём прямо там же, на улице.

– Но ведь это римская улица! В Риме, если ты вдруг забыл, люди говорят на римском диалекте. Они сами-то себя не всегда понимают!

– Не беда, мы их дублируем. С итальянского на итальянский. А может, и как есть оставим. Пусть будет фильм в жанре сурового и неприукрашенного реализма. Всё как в жизни.

– Реализм, да? Остричь меня до последней шерстяной нитки, – это вот такой у нас теперь новый реализм?

– Не преувеличивайте, синьор Вентурини. Вам всё вернётся сторицей, поверьте. Хотя… В терминологическом смысле… Да, пожалуй, согласен. Такой у нас нынче итальянский неореализм. Уж извините.