Кэти Макгэрри - Скажи, что будешь помнить

– Тогда между нами действительно ничего не было, но с тех пор много чего случилось. – Я вздыхаю, потому что признание, сделанное перед кузеном посреди белого дня, становится реальным фактом жизни. – Я люблю его.

Генри смотрит на меня так, словно я в него выстрелила.

– А родители знают?

Качаю головой:

– Мне рекомендовали держаться от него подальше.

– И ты рекомендации следовала.

Разумеется.

– Так оно случается? Принуждение к сделке?

– Да, случается. Окружные прокуроры находятся под постоянным давлением, от них требуют достижения обвинительных приговоров. Когда кого-то арестовывают и улики указывают на арестованного, признательная сделка позволяет сэкономить время, облегчает бремя тюремной системы и улучшает прокурорскую статистику, что помогает в случае переизбрания. Я сохранил остатки оптимизма и до сих пор считаю, что никто не пытается посадить за решетку невинного человека, но при этом полагаю, что им важно найти доказательства вины, а потом предложить сделку для облегчения участи.

– А как же защитники? Разве они не должны помогать обвиняемым, если те ни в чем не виноваты?

– Хороший защитник дорого стоит. Да что там, плохой тоже недешев. Общественные защитники завалены работой и просто не успевают вести множество дел одновременно. В некоторых штатах им остается не больше часа на знакомство с делом, после чего обвиняемый и его защитник предстают перед судьей. В таких условиях защитники чаще всего рекомендуют пойти на признательную сделку, чтобы сосредоточиться на более важных делах с более серьезными наказаниями – пожизненным заключением или смертной казнью. Если мы говорим о парнишке из программы твоего отца, то я хорошо понимаю, почему общественный защитник продвигал сделку с обвинением. В данном случае подзащитный даже не попал в настоящую тюрьму.

Не попал в настоящую тюрьму. Мне хочется кричать от отчаяния.

– Дрикс ни в чем не виноват. Он не грабил магазин.

– Уверена? Я бы говорил то же самое, если бы увлекся симпатичной девушкой.

– Не он мне сказал, а кое-кто еще.

Генри опять говорит что-то, я опять не слушаю и листаю страницы, пока не натыкаюсь на снимок с камеры наблюдения. На нем парень одного примерно роста с Дриксом, но отличающийся телосложением. Футболка и джинсы – стиль, который предпочитает Дрикс. Волосы спрятаны под бейсболкой, глаза – за солнцезащитными очками, нижняя часть лица укрыта банданой. На ногах – ботинки, похожие на те, что есть у Дрикса.

Доказательство. Мне нужно доказательство. Смотрю на снимок, ищу что-нибудь, за что можно зацепиться, чтобы доказать его невиновность, потому что знаю – хотя Дрикс и не признался до сих пор, – он этого не делал. Да, понимаю, год назад, до ареста, Дрикс был другим, но с тех пор как мы познакомились…

Пройтись еще раз, сверху донизу. Начинаю с бейсболки, всматриваюсь в лицо, иду ниже по рукам… и вздрагиваю.

– Тут татуировка.

– Ты слушаешь, что я говорю?

– У Дрикса нет татуировки. – Я вырываю снимок из папки, захлопываю ее и возвращаю на место. Потом встаю и иду к выходу. Генри следует за мной.

– Постой. Подожди.

Но я не могу остановиться. Выхожу из отцовского кабинета, достаю из кармана ключи, но Генри хватает меня за запястье и рывком поворачивает к себе.

– Ты должна меня послушать.

Едва взглянув на него, я останавливаюсь как вкопанная.

– В чем дело? Что случилось?

– Я хочу, чтобы ты остановилась и обдумала все как следует, прежде чем бросать бомбу в собственный мир.

Но это же не мой мир разваливается.

– О чем ты говоришь?

– Сейчас ты сядешь, и мы все обсудим. Когда закончим, можешь идти и делать, что хочешь, но не раньше, чем все мне расскажешь. Понятно?

Генри опекает меня и порой бывает излишне заботливым, но он также мой ангел-хранитель. Вот и теперь он смотрит на меня, и я вижу не раздающего команды солдафона, но брата, пытающегося указать на возможную опасность впереди.

– Ладно.

Он отпускает мою руку, и я с тяжелым сердцем иду за ним в кухню. Обычно все серьезные разговоры случаются там, и что-то подсказывает мне, что моя жизнь вот-вот изменится.

Келлен сидит на столике для пикника, Доминик прислонился спиной к углу гаража, и я, третий в нашей группе, стою, скрестив руки на груди. Рассказывая то, о чем молчала целый год, Келлен держится стоически. Да, бывая слабой и ранимой, она все же невероятно сильна, о чем мы с Домиником частенько забываем.

– Кто это сделал? – В сотый раз, наверное, Доминик задает этот вопрос, и с каждым разом голос его звучит чуть ниже и суровее. – Кто ограбил магазин?

Келлен отвечает брату колючим взглядом.

– Я ничего не скажу, пока Элль не найдет доказательств, что это сделал не Дрикс, и тогда мы пойдем в полицию. Этот парень опасен, и я не хочу, чтобы пострадали те, кого я люблю.

Объяснение цепляет во мне ту струнку, к звучанию которой я всегда прислушиваюсь с опаской.

– Ты больше боишься его, чем того, что я пойду в тюрьму?

Келлен срывает шапочку и крутит ее в руках.

– Он пригрозил расправой.

– И ты поверила какому-то паршивцу? – кричит Доминик.

Она кивает, и мне становится не по себе. Доминика здесь знают и боятся. Он защищает сестру дома. Если Келлен боится за Доминика, это означает только одно: кто-то угрожал убийством.

Доминик отталкивается от стены:

– Чушь. Я же с тобой. Тебя никто не тронет.

– Иногда я тоже тебя защищаю, – шепчет Келлен.

Доминик бушует, чертыхается, проклинает, и я подхожу и сажусь на стол рядом с его сестрой. Ловлю взгляд друга и едва заметно качаю головой. Наша злость ей совсем ни к чему, ей требуется помощь.

– Расскажи нам, что случилось. По порядку. Начиная с того, как ты взяла отцовский пистолет.

– Я только потому его взяла, что боялась идти ночью по нашему району. За неделю до того здесь девушку изнасиловали.

– Тебе нельзя было выходить из дома, – подает голос Доминик.

– Ты же был в крови, – бросает Келлен. – У тебя голова была разбита. Я и пошла-то за бинтами. Думала, что ты умираешь.

– И ты отправилась украсть что-нибудь в магазине.

Она задирает подбородок, сглатывает и пытается сохранить самообладание.

– Только лекарства. Хотела взять бинты и спирт. Больше ничего. Клянусь.

– Тогда откуда взялись те деньги, которые я нашел? А та история, которую ты мне поведала? Что случилось с отцовским пистолетом?

В ее глазах поблескивают слезы, ноги начинают дрожать, и я кладу ладонь ей на колено. Келлен понемногу успокаивается и переводит дыхание, я убираю руку, и она начинает:

– Я хотела рассказать, но боялась. Знала, что ты пойдешь разбираться и можешь пострадать. Тебе и так в жизни досталось, и мне уже надоело, что ты постоянно за меня вступаешься.