Лана Черная - В плену

Видимо, последние слова я произношу вслух, потому что Катька лишь пожимает плечами. Она знает причину. Но не скажет, потому что не ее тайна. Я вздыхаю разочарованно. А Катька вдруг выпрямляется, бледнеет и резко встает. Оборачиваюсь, чуя затопившую комнату безысходность.

Марк замер на пороге. Джун сидит каменной статуей. И взгляд. Пустой. Сквозь меня. И холодные, тяжелые слова.

– Собирайся. Отец умер.

Похороны. Поминки. Все как один день. Серый и тягучий, как непрекращающийся дождь.

Марк замкнулся в себе, днями пропадал за закрытыми дверями запретного крыла. А ночами прижимал меня к себе, зарываясь носом в волосах. Сперва это пугало, и я отталкивала его. Он молча уходил, а утром я обнаруживала его спящим на диване в гостиной. Но следующей ночью он упрямо возвращался, выгоняя из постели Джуна. И я привыкла. К его сильным горячим рукам, пышущему жаром телу и щекочущему затылок размеренному дыханию.

Он чутко спит, отзываясь на каждое мое движение, но за ночь почти не меняет позы и не выпускает меня из кольца своих рук, как бы я ни вертелась. Даже во сне доказывает, что я принадлежу ему. Кто бы спорил. Ближайшие два с половиной года вряд ли что-то изменится.

А еще Марк сильно похудел и перестал есть стряпню Марьяны. И та, проработавшая в семье Ямпольских более десяти лет, обижалась до слез. Я даже пыталась подсовывать Марку приготовления его поварихи, но он, словно зверь, чуял обман, и тогда к нему невозможно было подступиться. Не говоря уже о взывании к голосу его разума. Я пыталась с ним разговаривать, но упрямства ему не занимать. И тогда мне пришлось отвоевывать кухню у Марьяны. Поначалу та искоса поглядывала на меня, демонстративно покидала кухню и даже грозилась уехать к дочери в какую-то Тмутаракань воспитывать внучку и коров доить. Но после того, как Марк начал есть мною приготовленное и – о чудо! – спускаться к завтраку, признала во мне если не полновластную хозяйку ее кухонного царства, то по крайней мере союзницу.

Размешав в чае сахар, обхватываю чашку ладонями и с ногами забираюсь на стул с резной спинкой. На кухне тепло и уютно, пахнет выпечкой. Сегодня Марьяна испекла мои любимые пирожки, которые я уплетаю за милую душу.

Вспоминаю, как мама каждое воскресенье пекла любимый яблочный пирог папы, накрывала праздничный ужин на террасе и мы до полуночи чаевничали и играли в лото. А потом папа относил меня в спальню, укладывал в постель, и я засыпала в обнимку с любимой куклой. Мама говорила, что она на меня похожа и что ее сделали с любовью. По мне так то рыжее лупоглазое чудо из разноцветных лоскутов больше смахивало на озорную Пеппи из сказки. А на мой вопрос: «Кто же ее сделал?» – отвечала: «Один хороший мальчик». Но никогда больше не вспоминала о нем, только в тихие полуночные часы воскресенья. Потом я выросла, и рыжеволосая Пеппи была надолго заброшена на чердак. Я отрыла ее в ворохе старых вещей совершенно случайно, когда искала старые папины чертежи. Выстирала, причесала и долго с ней носилась. Она как будто приносила удачу. И мне было плевать на подколки сокурсниц, дразнящих «малюткой». Это прозвище отцепилось лишь на выпускном, когда я шагнула на парапет моста. А куклу подарила маленькой девочке, потерявшей маму в парке. Она сидела на лавочке и плакала. А я через этот парк ходила каждый день в универ и обратно. Увидела ее. Наверное, стоило позвонить в полицию, но я просто села рядом, словно случайно. Начала говорить. И девочка стала прислушиваться, перестала плакать. А совсем скоро мы с ней болтали и ждали ее маму. Но вместо мамы приехала дорогая иномарка, из которой вылез мужик. Девочка бросилась к нему с криком: «Папа!» Ее звали Лиза. И мы виделись еще несколько раз в этом же парке, где она гуляла с красивой статной женщиной, которую звала бабушкой. И та же машина приезжала за ними, долго стояла, но Лизин папа так и не появился ни разу. Пеппи я подарила Лизе в тот самый первый вечер.

Интересно, что стало с Лизой? Она сейчас наверняка уже взрослая.

– О чем грустишь, красавица? – Марьяна ставит на стол яблочный пирог, улыбается ласково.

Потираю виски.

– Так, вспоминаю.

– Надеюсь, хорошее? – Она присаживается рядом, поправляет белоснежный фартук.

Просто вспоминаю и не знаю, хорошее или нет, потому что давно отучила себя заглядывать в прошлое. Но с появлением в моей жизни Марка – что-то меняется. И это немного пугает.

– Хочу на лошадях покататься, – неожиданно выдаю я. – Меня папа до двенадцати лет на конюшню возил. Там такой замечательный конь был. Гром. Я с ним дружила.

В глазах Марьяны мелькает удивление, но она быстро отворачивается, и мне не понять, почему.

– Здесь недалеко Конный двор, – говорит Марьяна тихо.

Я встрепенулась, ощутив, как губы расплываются в улыбке.

– Можешь съездить, – кивает Марьяна. – Думаю, Марку тоже не помешает конная прогулка. После таких событий.

И уходит с тяжким вздохом.

Да уж, последние события даже меня выбили из колеи. Вдруг некогда стало себя жалеть и вообще сожалеть о прошлом. Стало необходимо как-то отвлечь Марка, вытянуть из болота безысходности и молчания, в котором он себя с невиданным усердием топил.

Регин ходит злой до чертиков, грозится уволиться. На днях они с Марком даже поссорились. Громко так. С хлопаньем дверью и брошенными в запале колкими словами. Что было необычно, потому что с Регином Марк не скандалил никогда.

Похороны так вообще превратились в театр абсурда, когда братец Марка заявился на кладбище с початой бутылкой виски и откровенно веселый, словно на празднике. Он так искренне радовался, видя тело своего отца в гробу, что мне захотелось сбежать оттуда, прихватив с собой Марка. Крис казался безумцем, насвистывая веселую мелодию и забавляясь, расписывая, как он счастлив, что это наконец случилось. Многие ему сочувствовали – каждый переживает горе по-своему, – пытались утешить, но он паясничал, раздавал реверансы. Мне показалось, что он свихнулся. Напился и слетел с тормозов, но, когда я наткнулась на его убийственно-серьезный стальной взгляд, стало страшно… до озноба и колких мурашек. До сцепленных намертво пальцев. Он был вменяем и абсолютно трезв. А Марк злился, не сводил глаз с брата, и в его взгляде бушевал ураган эмоций. Но, когда я вцепилась ему в руку и попросила разрешения уйти, он не колебался. В ресторане тоже надолго не задержались, так, выслушали очередную порцию соболезнований. С поминок меня утянул Марк. Домой ехали молча. Только Марк всю дорогу кому-то звонил. Катька на похоронах так и не появилась.

Отставляю остывший чай, гляжу за окно. Солнце игриво ласкает кожу, улыбается последними теплыми денечками. Впервые за последние несколько дней. И хочется туда, где рыжеет листва, где пахнет хвоей и свободой. На улицу хочется. Взлететь на спину лихого скакуна и помчаться навстречу ветру. И эта картинка так ярко разворачивается перед глазами, что я не выдерживаю и несусь на поиски Марка.