Лидия Реттиева - Игра

– Не кладите пока трубку настольного телефона, дайте нам еще немного времени, скажу честно, нам почему-то не удается определить номер. Но одно могу с уверенностью сказать: звонят из сектора Северо-Западная Европа. Когда пришел счет за телефон, звонок даже не упоминался, словно и не было десятка минут молчания. Абсолютно никого не могла представить в роли звонившего. Разница была лишь в том, что если зимой мне казалось, что по ту сторону трубки я почувствовала отчаяние, то весной я слышала задержанное дыхание. И нерешительность. Это молчание прозвучало, если так можно описать молчание, более оптимистично, что ли. Чувствовалась нерешительность. Зачем тогда звонить? Кому так важно услышать мой голос? Или этот человек хотел дать знать о себе, но не решился, или ему нельзя было? И в последующие годы в ночь на Рождество и рано утром в день моего рождения мне звонил неизвестный. Но теперь уже на мобильный телефон. Я вспомнила про сон, который приснился мне накануне получения известия о смерти Германа, сон, в котором мой брат пришел ночью ко мне домой и разбудил меня тем, что и по-свойски похлопал по бедру и слегка потеснил меня, освобождая себе место, чтобы сесть. Сел, вытянув свои длинные ноги. Все как в жизни. Мне показалось, что все происходит наяву. Только как он попал в квартиру? Очнувшись, я даже и не поняла, во сне это было или наяву: точно так же горел свет в прихожей свет, а я лежала на боку, поджав ноги, словно действительно высвобождала кому-то место. Встав, я проверила входную дверь. К моему удивлению, она была не заперта на ключ. И что самое удивительное, дверь подъезда тоже оказалась не запертой. Странный сон. То, что он был вещий, было однозначно. В течение нескольких дней находилась я под впечатлением от увиденного. Я так отчетливо запомнила каждую деталь одежды брата, тщательно заутюженные складки брюк, как всегда начищенные до блеска изящные туфли, подчеркивающие ладность его стопы. Было тесно, мое колено упиралось ему в бок, и я даже ощущала тепло его тела. «Это не сон», – почему-то повторяла я про себя, но поднять голову и посмотреть в лицо Герману боялась. Не глядя на него, я спросила, как он попал в дом? – Двери были не заперты, – тихо сказал он. Наконец, осмелившись, я подняла на него взгляд. Ну, конечно же, это не сон. Живой человек сидел у меня в ногах. Герман сидел, вытянув ноги и откинувшись на спинку дивана. Взгляд был устремлен куда-то вдаль. Я уловила грусть в его глазах. И усталость. Жуткая усталость чувствовалась в нем. Он был красив в этот момент в своем шикарном фраке и небрежно расстегнутой на груди белой сорочке с рюшами. – Мне пора, – он опять улыбнулся своей приятной доброй улыбкой. Вставая с низкого дивана, он слегка наклонился вперед, полы фрака распахнулись на секунду, но я успела разглядеть темное пятно на белой рубашке. Я не сразу поняла, что это побуревшая кровь. – Герман! Ты ранен? Герман, стой! – с отчаянием крикнула я ему вслед. На свой крик я и проснулась. Уже светало. Я выключила свет в прихожей. Потрогала входную дверь – она действительно была не заперта, хотя мой муж всегда на ночь проверяет, закрыта она или нет. Это я могу забыть, а он нет. Накинув плащ, я спустилась вниз и обнаружила, что дверь подъезда тоже была открыта. Я вся была в оцепенении от увиденного во сне и наяву. Это был один из таких снов, под воздействием которых находишься долго и начинает казаться, что трагические события неминуемы. И действительно, через неделю мы получили смс-сообщение от нашего родственника, отдыхавшего в Италии, о том, что Герман умер в Бордо, где снимал небольшую квартиру и писал очередную книгу о винах. Не верить родственнику я не могла, тем более что сон, увиденный накануне получения известия, предупредил меня о том, что с двоюродным братом что-то неладно. Но тогда мне даже показалось, что он пришел повидать меня перед чем-то важным. Не прощаться. Нет. Но что-то с ним произошло. Где и при каких обстоятельствах умер Герман, нам узнать не удалось. Кто-то из родственников, находясь по рабочим делам во Франции, съездил в Бордо за урной с прахом и свидетельством о смерти. В центральной газете был помещен некролог, вызвавший у людей, знавших Германа, негодование кощунственным искажением фактов его биографии. Он не был диссидентом, как было написано в статье, он сам долгое время безуспешно ходатайствовал о разрешении уехать из Советского Союза в Финляндию, где, как нам было известно, даже заключил фиктивный брак с гражданкой Финляндии для того, чтобы ускорить процесс. И если первым моим импульсом при получении печального известия было отправиться в Бордо и с помощью бывшей своей ученицы, живущей теперь в Париже и прекрасно владеющей французским языком, провести свое расследование, то после всего услышанного и прочитанного в социальных сетях я поняла, что этого не делать нельзя. Чтобы, не дай бог, не навредить. Создавалось впечатление, что Герману «делали» легенду. В своей жизни я уже дважды сталкивалась с тем, как создается легенда, пишутся «утки» и дезинформационные статьи в центральных газетах. И с тех пор стала осторожной. Как-то уж получилось, что судьба не раз сталкивала меня с работниками «невидимого фронта». И мне дважды приходилось скрывать радость встречи и отводить взгляд в сторону от знакомой личности, чтобы не выдать, что знаю этого внешне очень измененного человека. Но глаза, взгляд, энергетика и особенное, какое бывает только у сильных личностей, собственное гравитационное поле нельзя изменить никакими волевыми усилиями. Чтобы стать неузнаваемым, надо измениться и внутренне. Не только я, но и его друзья сомневались в том, что Герман умер. Кто-то, хорошо знавший его, даже написал в комментариях к статье о нем, изгнанном в свое время из страны музыканте и известном сомелье, что это очередная дурацкая шутка или розыгрыш со стороны «покойного». Я же вспомнила, как в одной доверительной беседе с ректором школы частного сыска на мой вопрос, почему в архиве КГБ пропало мое досье и изъяты все мои данные из адресного стола, прямо сказал: у вас, мне кажется, родственник за бугром работает. И объяснил, что это необходимо для того, чтобы оградить меня от любопытствующих и определять этих любопытных. У меня и раньше были подозрения, смутные, я очень мало знала о личной жизни Германа. Он долгое время работал за границей. Вернулся в начале девяностых уже после распада СССР и провозглашения независимой Эстонской Республики. Мы встречались не часто. Тем более что, засев за работу над книгой, Герман подолгу пропадал в одном винном поместье во Франции, близ Бордо. По тем метаморфозам, которые произошли с моим от природы очень способным и талантливым, но ленивым братцем, по тем знаниям, которые он приобрел, не учась в университетах, по прекрасному владению языками, особенно русским и французским, я поняла, что школу жизни он проходил явно не в баре крупнейшей гостиницы Стокгольма, где он, как утверждали газетные статьи, работал сомелье. Вот тогда я впервые и услышала это слово. И мы дома стали называть его нашим милым сомелье. Герман часто снился мне. При встрече я рассказывала о своих тревожных снах о нем. Он внимательно слушал и порой переспрашивал и уточнял для себя увиденные мною во сне детали. Однажды он заметил: – Ну вот, мне тебе и рассказывать ничего не надо, сама все знаешь. Все так. Что «все так» – он не пояснил. Но, видимо, это был намек на то, что я правильно догадываюсь о его двойной жизни. Я знаю, что это смешно и по-детски наивно надеяться, что он жив. Ну а если на самом деле он не умер, то с какой стати он должен дарить мне дом? Тогда уже этот дом на двоих, чтобы общаться, встречаться в стороне от посторонних лиц. Вот он точно тот человек, который с детства знал о моей мечте жить где-то в горах в уединении. Это была и его мечта тоже. Писать книги, ловить рыбу и собирать грибы, ходить на охоту без всяких режимов и графиков. Если это он, и в силу своей засекреченности не может «светиться», то дом подарен мне подставным лицом. Да и само имя дарителя, Иво Илиев, чем не Иван Иванов. Хорошо, что я не занялась расследованием подробностей «ухода из жизни» своего двоюродного брата. Значит, для чего-то ему это надо было. Откуда такая уверенность – не знаю. Помню, как в тот жаркий июльский день, когда мы с мужем сели помянуть Германа, нам не удалось зажечь свечку. Ну никак не получалось. И мой муж вдруг резко остановил меня: – Не надо. Видишь, – он многозначительно показал расплавленную свечу. – Нам ведь ничего толком не известно.