Маргарита Азарова - Краски Алкионы

Мария Григорьевна продолжала:

– Дежурство в ту ночь было обычное, всё как всегда: уколы, пилюли, градусники… Второй час ночи. Вроде все угомонились, и я задремала за столом, положив под голову руки. Мы часто так делаем – и в глубокий сон не впадаешь, но как-никак отдыхаешь. И вдруг очнулась от какого-то шума; окно, находящееся как раз напротив моего стола, распахнулось, и в него влетела большая птица. Кажется – ничего особенного, ну влетела и влетела, но в том то и дело, что птица была необыкновенная: голова её была человеческая, а самое главное – птица казалась прозрачной, похожей на огромный плазменный сгусток. Но что было самым невероятным – это ноша влетевшей в окно птицы…

Ваш друг оказался её ношей. Она опустила его на диван и испарилась, словно её никогда не было.

Конечно, я в первый момент впала в столбняк. Я открывала рот, но не могла произнести ни звука, пыталась встать, но не могла, будто прикованная к месту. Но это было реальностью: на диване лежал человек без сознания и весь в крови. И когда я сама смогла прийти в себя, то услышала его слова, произносимые в бреду. Единственное, что я разобрала или мне кажется, что разобрала, ведь я сама была не в себе, это слова: краски. Алкиона.

Тут она, взволнованно задышав, замолчала. Вениамин, желая дать ей успокоиться, боясь, что на этом рассказ и закончится, попросил у хозяйки ещё чаю. Похлопотав на кухне, заварив свежего чая, Мария Григорьевна спросила:

– Вы что-нибудь знаете о мифологических птицах Алконост и Сирин?

– В общих чертах. Видел картину Виктора Васнецова в Третьяковке и читал стихотворение Александра Блока. Помню последнее четверостишие:

– А вы романтик, – тихо произнесла она.

– Есть немного.

– Я хочу показать вам одну статью, может, она прольёт хоть какой-то свет, приблизит нас к разгадке…

Вениамин склонился над статьёй, начинающейся словами:

«Негативная слава Лувра, заключавшаяся в актах вандализма, совершаемых над произведениями искусства, не будем перечислять названия и художников, их создавших, – они и так известны всему миру, докатилась и до наших родных пенатов. Теперь Третьяковка переняла эту трагическую эстафету.

Наша русская земля богата творческими людьми, художниками различной жанровой направленности, среди них блистает гранями таланта русский художник-живописец и архитектор, мастер исторической и фольклорной живописи Виктор Васнецов. Известно, что Виктор Васнецов написал много картин в былинной и сказочной направленности – это и „Алёнушка“, и „Три царевны подземного царства“, и „Витязь на распутье“, и другие. Особо хочу отметить картину „Три богатыря“, которую художник писал 20 лет. Но, несмотря на такую преданность данному жанру и этой картине в частности, речь сейчас пойдёт не о ней. Вандалы свой взор обратили на картину „Сирин и Алконост. Песнь радости и печали“.

„Эта картина Виктора Михайловича Васнецова была написана в 1896 году. Произведение выполнено маслом на холсте размером 133x250 см. Картина находится в Государственной Третьяковской галерее. Сирин – птица-дева. В русских духовных стихах она, спускаясь из рая на землю, зачаровывает людей пением, в западноевропейских легендах – это воплощение несчастной души. Возможно, происходит от греческих сирен, в славянской мифологии – чудесная птица, чьё пение разгоняет печаль и тоску; она является лишь счастливым людям. Сирин – это одна из райских птиц, даже само её имя созвучно с названием славянского рая: Ирий. Однако это отнюдь не светлые Алконост и Гамаюн. Сирин – тёмная птица, тёмная сила, посланница властелина подземного мира. Алконост в русских и византийских средневековых легендах – райская птица-дева бога солнца Хорса, приносящая счастье, в апокрифах и сказаниях – птица светлой грусти и печали. Образ Алконоста восходит к греческому мифу об Алкионе, превращённой богами в зимородка“, – вот что можно прочитать в аннотациях к картине. Трагизм случившегося заключается ещё в том, что пострадала картина, по мнению экспертов, незначительно, а вот работница, будучи косвенным свидетелем произошедшего, находится на лечении в психиатрической больнице. Что всё же послужило причиной расстройства её психики? Достоверность информации из уст пациента подобной клиники в любом случае подвергается сомнению. Но то, что я услышал из её уст, мне придётся просто изложить дословно, потому что это выше не только моего понимания, но, должен сознаться, и воображения. Как бы там ни было, но вот её рассказ, поначалу мне показавшийся довольно разумным: „Я, знаете ли, на пенсии. На жизнь, само собой, не хватает. И вот я устроилась работать в картинную галерею. Конечно, скучно работать на вешалке, да и пальто бывают такие тяжёлые, что я с трудом их удерживаю в своих изуродованных артритом руках, – и она протянула мне для обзора свои узловатые пальцы, будто я мог уличить её во лжи. – Хорошо, хоть мы на руки надеваем такие тёмные матерчатые защитные перчатки во время работы, а то я бы стыдилась своих рук. Помню, был конец рабочего дня. Обычно уже посетители спешат на выход, а тут – входит лощёный такой господин, как с обложки журнала; я ещё отметила про себя: хорошо, что без верхней одежды, не надо будет его дожидаться, если вдруг задержится в галерее. Я проследила за ним взглядом, даже выглянула из-за колонны, уж больно он был импозантный – на иностранца, одним словом, похож. Тут на какое-то мгновение померк свет, а потом, казалось, вспыхнул ещё ярче, и рядом с господином я увидела не то девушку, не то птицу – аккурат с господина ростом. Голова была человеческая – красивое лицо, длинные, пышные такие волосы, а вот вместо рук были крылья, а вместо человеческих ног – птичьи лапы с огромными когтями. я даже услышала, как они, эти когти, в тишине цокают, будто каблучки. А издалека смотришь – она вроде есть эта дева-птица, но вроде как её и нет, она вся соткана из воздуха. Я, как это выразиться, оторопела что ли.

Вот, думаю: чудеса, сон мне, верно, снится про эту проклятую работу. Совсем я заработалась, вот и мерещится всякое. Не знаю, сколько так времени прошло, но слышу опять каблучки – когти цокают, возвращаются. А барышня-птица стала такая, что до неё дотронуться можно, подошла ко мне близко и положила передо мной своё перо, потом исчезла, будто взлетела, а господина уже не было видно рядом“.

И тут работница Третьяковской галереи (в силу этических соображений её имени не называем) вынула из какого-то только ей ведомого потайного места перо и показала мне.

„Я закричала, – продолжала она, – но крика-то не услышала, видно, горло перехватило. Так я и побежала проверять – не случилось ли чего в галерее. Озираюсь – никого нигде не видно. Куда все подевались, ума не приложу. Посмотрела на часы, а от того времени, как я первый раз увидела этого статного мужчину, аж часа три прошло. То ли столбняк, то ли гипноз, но ничего не помню с того момента, как эта парочка пришла, и до того, как ушла. Побежала я осматриваться. Это уж потом я подумала, что надо на подмогу позвать, а в тот момент растерялась очень. Металась я так, металась по галерее и тут вижу – порошок какой-то рассыпан, присмотрелась, а это краска, вся будто в пыль растёртая, на полу, глаза-то поднимаю, а передо мной снова эта дева-птица, только на портрете – и не одна, а целых две. Я кому рассказываю – никто не верит, а перо показываю, так смеются, говорят: голубиное на улице подобрала. Сказали – надо нервишки подлечить, а я и не против. Я и сама готова в это не верить, только перо-то вот оно, что с ним-то делать?!“