Виталий Орехов - Лето столетия

– А новенькие есть кто? Мне Лев Иванович писал, что приехали в этом году.

– Как же… Семья Калаверцевых поселилась в двадцать первом домике. Их трое – муж и жена с ребятёнком. Пожарные, значит, из-под Москвы. Айсур ещё, казашка, помнишь, 17-й стоял пустой. Вот, значит, зимой отремонтировали, как новенький, одна в нём живёт барыней, а то смены-то их пустовали все… А вот и она идёт впереди! – Хвостырин как-то неопределённо показал рукой вперёд.

Лиза была подслеповата, но при ходьбе очки не носила. Долгие вечера в библиотеках и дома, частые переезды и генетическая предрасположенность (её мать была слепа от рождения) отнюдь не способствовали чёткому зрению. Она смотрела вперёд и видела, как что-то движется на неё, скорее всего фигура человека, но точнее сказать не могла.

Она была готова познакомиться с казашкой (тем более что казахов она знала как ответственных работников на раскопе), но перед ней появилось совсем другое, знакомое по летним отпускам лицо.

– Лиза! – Семёнов ускорил шаг. Тропинка была узка, и видеть, кто идёт за ним, было невозможно. – Товарищ Хвостырин, что же вы молчали! Разрешите обнять Лизу! – И, не дожидаясь никакого разрешения, Семёнов крепко прижал девушку к груди. Он был уверен, что Лиза тоже очень рада была его видеть.

– Раздавишь, Витюша! Привет, привет тебе, дорогой! – Лиза неловко высвободилась из объятий красноармейца.

– Отставить раздавливание! – Семёнов разжал объятия и три раза поцеловал Лизу в щёки. – Ах, как я рад видеть тебя! Ниточкин боялся, что не приедешь.

– Как же, боялся он. Не приехала, прилетела! Из самой дальней дали. А ты, – она пристально посмотрела на Семёнова, – выглядишь прекрасно! Улыбаешься, светишься счастьем! И меня Хвостырин обманул, сказал, что новенькая это идёт. Видать, слеп стал, как крот. Как я, в общем! И то я сразу увидела, что ты широко шагаешь, с кем тебя спутать, а…

– А это, должно быть, я… – Лиза ещё не докончила, а Семёнов, лукаво улыбаясь, сделал шаг в сторону, в самую гущу некошеной травы, и пропустил вперёд себя Айсур. Её черные волосы блестели на ярком солнце. – Здравствуйте, меня зовут Айсур. Лиза внимательно посмотрела на незнакомку. Тонкие её черты были изящны, а раскосые глаза – по-восточному мудры. Они смотрели прямо и, казалось, всё понимали. Лиза видела женщину из другого мира – из мира сказок и тайны. Ах, как разительно они отличались друг от друга! Одна – вылитая Любовь Орлова, с золотыми кудрями, спадающими на плечи, голубыми глазами, в походных брюках, похожих на кавалерийские, и шёлковой блузе. Айсур стояла перед ней в тёмно-синем летнем платье. Её руки были ухоженны, тонки и нежны: очевидно, что уже очень давно они не знали тяжёлой работы, связанной с землёй. Лизе же приходилось, бывало, в жару копать глинистую землю вместе со всеми. Она невольно застеснялась, но живо вспомнила, что не в той стране живёт, чтобы прятать трудовые мозоли. Она смело, почти с вызовом протянула руку казашке:

– Здравствуйте, Айсур! Я очень вам рада!

– Здравствуйте, Лиза. Виктор… Многие рассказывали о вас. Я счастлива познакомиться с вами. Для меня честь жить по соседству с великим советским археологом. – Айсур чуть смущённо улыбнулась.

Лиза немного щурилась, потому что стояла против солнца, но улыбалась искренне и открыто:

– Да ну, бросьте, уверена, мы с вами подружимся! Для начала советую перейти на «ты». Приходи ко мне сегодня в гости.

– Я хотела предложить то же самое! Приходи, пожалуйста, ты ко мне. И Виктор, я уверена, придёт.

– Товарищи, – вмешался Хвостырин, – а как же вечер культпросвета?! Приедет ансамбль из Москвы!

– Ну тише, тише, Иван Антонович. Мы совсем немного задержимся, Лиза же только что приехала! И обязательно попадём на твой вечер пролеткульта.

– Культпросвета! – не смог сдержаться Хвостырин.

– Придём-придём, Иван Антонович, – звонко сказала Лиза. – Значит, давай у тебя. 17-й, да? На краю Соломенной?

– Приходи, пожалуйста. Мы будем очень рады. И на вечер успеем.

Хвостырин скептически посмотрел на своих подопечных. Как и много раз до, как и много раз после, чутьё его не подвело. На вечере ни Лиза, ни Айсур, ни Виктор так и не появились.

После встречи с Айсур и Виктором, после того как она заняла положенное ей дачное место, Лиза (и это был обязательный пункт программы) пошла к Ниточкиным.

От их маленького домика у неё защемило сердце – таким солнечным уютом он был наполнен.

Лиза была искренним человеком науки, она с детства действовала как учёный: ставила цель и добивалась её. Ещё Лиза привыкла, что её воспринимают как зануду, с которой было не о чем говорить. Никто не знал, но даже во время первой своей студенческой любви она отдалась Кольке Матюшину с параллельного курса только потому, что он говорил на древнегреческом без запинки. Кольку, кстати, отправили перед войной в артиллерийскую часть на Украину, он храбро воевал, а потом пропал без вести… учёным он стать не успел, на древнегреческом всё и закончилось. Лизе же суждено было написать блестящую кандидатскую, а позже докторскую и в конце концов основать школу изучения Понтийского царства, признанную в нашей стране и во всей Европе.

Уже после Второй мировой, когда советская историография стала чуть более открытой, Елизавета Леонидовна Шпак (дважды лауреат Сталинской премии) возглавила комиссию ЮНЕСКО по сохранению объектов искусства и культуры Причерноморья, обойдя свою английскую коллегу Джоанну Дейл. И даже в старости, в окружении молодых студентов и аспирантов (своих детей у Лизы никогда не будет, впрочем, как и семьи), она, задумчиво потирая старый морщинистый лоб, всё так же строго будет отчитывать за неправильно указанную датировку источников. Лиза никогда не разочаруется в науке и умрёт атеисткой в возрасте 92 лет, завещав своё тело биологическому факультету МГУ имени Ломоносова.

В начале же тридцатых Лиза, красивая девушка, очень умная, приехала отдыхать. Не из-за усталости: просто знала, что, согласно исследованиям нейрофизиологов, рекреационный отдых необходим для нормального функционирования головного мозга. А этим своим органом Лиза очень дорожила. В отличие от академика Ниточкина Лиза не взяла с собой ни единого тома, ни одного журнала, ни одной монографии – она приехала отдыхать – и отдыхать как следует. В конце концов, надо иногда отвлекаться! Ну а уж на крайний случай у неё были свои мысли.

Новая теория не давала ей покоя. Лиза, сама себе не отдавая отчёта, впервые начинала во что-то верить… Не знать, а верить. Но она в этом не признается себе никогда. Люди науки ни во что не верят и всегда требуют точных доказательств: такому правилу она следовала с юности, запомнила на всю свою долгую жизнь, на это положила свою бессмертную душу.