Маргарита Хемлин - Искальщик

Вечером Зоя пришла на Полевую.

С порога заявила следующее:

– Я ушла с дома!

Конечно, я не мог не выразить сильное удивление:

– Ты что, дурная?

Признаюсь, я и не ожидал, что Зоя примет мои слова за товарищескую шутку. Но она прямо набросилась на меня:

– Дурна-а-а-я?! Сам ты дурной! Я ж вступаю в комсомол, чтоб строить новое! Я так и товарищу Погребному заявила на первый же его вопрос про папку! Ты ж мне ясными буквами сказал!

Я с терпением, как мне и присуще, объяснил Зое:

– “Новое” – это ж новое. А “ушла с дома” – это ж, Зоя, не новое, а дурасятина.

– Дак а шо ж ты меня позвал? Я ж думала, шо на новую жизнь…

Губы Зои начали припухать, нос, который еще не отошел от утреннего, покраснел вдвойне. Раздался некрасивый рев.

Мне пришлось успокоить подругу.

Начал я, как и положено сознательному комсомольцу, с слов. Потом все как-то само повернулось на другое. Скажу прямо, повернулось именно на мою лежанку. И так повернулось, что ой.

Кто с нас двоих ринулся с головой первый, не скажу. Тогда не понял, а теперь понимать настроения у меня давно не находится.

Заявлю только, что Зоя и Розка у меня проходили, как говорится, по разной бухгалтерии. И стыда у меня на это не было и нету.

Тот вечер удачно обошелся без Мельниченковой в хате. А потом мы придумали встречаться в хате у Зои. Мамаша ее сбежала от позора в село к родичам. И нам, молодым, достался целый простор. Это ж большое дело в тех условиях.

Оказалось, что Зоя уже пошла работать в лозовую артель. Пальцы у нее были сильно ловкие. “Плетучие” – это Зоя сама так выразила. И правда, лежим, лежим… А она берет и начинает мне волосы плести. Особенно чуб.

Я, конечно, стригся при случае у мастера. Пролетарий, чтоб вы понимали, – не тот, который допускает себя до лахудрости. Настоящий советский пролетарий показывает другим слоям пример – и стрижкой, и брижкой, и помывкой. Мне это внушила Розка. А еще давно – Рувим. Только он не про пролетариат рассуждал, а про человека. Его ум к пролетариату не дотянулся.

Расскажу интересный случай, который частично отражает жизнь того периода.

Мой товарищ по сортировочной станции Сашко́ Приймак попал после удачной учебы на паровоз – помощником. Я за него радовался, хоть сам к топке и не стремился. Сашка́ поставили на паровоз, который ходил до Киева и дальше – на Конотоп и тому подобное.

И вот Сашко сообщил, что на полустанках чего только не продают. А среди этого чего попадается и путное, вплоть до патифонных иголок. Причем и фабричное, и кустарное.

Наверно, потому что я часто бывал в месте, где сгинули мои скаутские ботинки, а именно в хате Зои, у меня выскочило:

– А ботинки там продают?

– Продают! – поддержал меня Сашко.

– А разные продают?

– А як же ж! Шо токо зажелаешь! Нашьют такое, шо и не узнаешь! Сильно большой разбор. Люди ж едут кто за чем, так им продают и то, и се.

Нынешняя молодежь лишена бульдогов. А это ж был такой красивенный фасон! Мировые ботинки! Низ толстенный, нос тупенный – только что не гавкают. Я на картинке в нэпманской лавке увидел. Хотел их заполучить – страх! Стоили они черт-те сколько. А мечта ж о красоте дороже. И главное – в зашмыганном Чернигове не найдешь. А тут такое хорошее известие. Пускай и не самонастоящие, пускай стачанные для вида – а бульдоги.

Моя нога вроде тосковала по новому ботинку.

Просила, мольбой молила:

– Лазарь, миленький, дорогенький и родненький! Дай мне бульдога! Хоть какого, а дай! Хоть левый на правую, хоть правый на левую!

А я у нее, у ноги, вроде спрашиваю:

– Когда дам, отслужишь? Пойдешь по верной дороге?

А нога вроде отвечает:

– А як же ж! Я ж твоя нога, Лазарь! И пойду! И побегу! А придется – и прыгну!

Конечно, в таком моем поведении проявился идеализм. Но юность нам на то и дается.

Ну, выспросил я у Сашка все и на свой выходной поехал по назначению.

Будем откровенны, чтоб перед самим собой не быть буржуем, для которого важными выступают носильные вещи, я постановил ехать не только за ботинками. Передо мной стояла и боевая задача – разжиться патронами.

Конечно, я ехал в общем вагоне. Набито битком. Еще и гуси с поросятами – дух непролазный. А я еду и радуюсь. И как же ж человеку надо радоваться наперед!

Признаюсь, ездил не раз.

Таки купил! Причем патроны купил у подозрительного дядьки с первого захода.

О бульдогах скажу следующее. Кто, как и где их тачал – неизвестно. Но по виду получилось очень похоже. А мне и ладно.

Купить – купил. Деньги на них ушли и не попрощались, как говорится. А носить обнову не смею. Ни за что не по чину. Хоть как, а фасон не по чину.

И как же я сделал? Поселил дорогую мне покупку у Зои. Приходил, обувал в хате. Иногда даже и не снимал, прямо на постель в них и ложился. А то и на стол ставил – чтоб в минуты взаимной близости с Зоей не выпускать их с вида тоже. Между прочим, Зоя сильно смеялась.

Розка б, наверно, не смеялась.

Розка вообще в отношении меня вела себя таким образом, вроде ей было основное – поддержать текущее состояние, а не что другое. Я себе решил – пускай, жизнь покажет.

Да.

Насчет Зои у меня были отдельные сомнения в ее помыслах и чаяниях. Закрались они следующим образом.

Расскажу, хоть это и не всякому сообщишь. Но у меня имеется правило – начал разговор, доводи до точки.

Известно, что всем еврейским хлопчикам до нашей Великой Октябрьской революции приходилось делать обрезание. Дело это религиозное и вообще само по себе дурманное. Внимательно подумайте: говорилось, что таким образом заключается договор с Богом. Получается вроде я тебе – это, а ты мне – это. И что ж это за “это” с стороны Бога? Одно голословное обещание. А человек уже от себя отрезал. А человек уже надеется. С сказанного становится понятно, почему человеку достается с неба мало коржиков.

Но сейчас я про другое.

Конечно, я был обрезанный по всем причитающимся правилам. В быту в период моего детства этому никто не улыбался, если взять насмешку в лицо. Не в лицо, что понятно, неевреи обязательно насмехались. Такова правда истории. Надо учесть и такое – среди детей разных наций все происходило откровенно, особенно на реке. И ничего, наша дружба только крепла и крепла.

Да.

И вот Зоя увидела во мне обрезанного.

– Ой! А я и не знала, что ты еврей!

Я имел в виду с прошлого, что Зоя постоянно говорила только то, что имелось у нее в голове. И не мне было на нее за это обижаться.

Я и не обиделся, а завернул:

– Зоя, ты щас про мое еврейское думаешь или про что?

– Ой! Так смешно ж!

Зоя прыснула в кулак, а потом пальцем тыцнула меня в смешное ей. Я молниеносно подумал: “Если обрезанный ей смешной, значит, она видела в таком положении не обрезанного тоже”. Или как? Не с голыми ж хлопцами разных наций она каталась в песке с водой. Так и до революции запрещалось, не говоря про девичью скромность, тем более гордость.