Маргарита Хемлин - Искальщик

Я удерживал капли, которые ползли с щеки. Но были ж еще и другие. Например, с носа. Это уже не Марик, это сам товарищ Шкловский проявил свое старание, причем здоровой ногой.

Я шел, как наш геройский земляк товарищ Щорс по сырой земле. Шел и, что бы то ни было, думал.

И с чего это Шкловский такую волю себе взял? Он практически свои руки и ноги распустил – это ладно. Но за этими руками и ногами – что? Он же этими своими руками и ногами запротиворечил не мне лично, а через меня – Розке. И? Смелый стал, отважный, аж до Британских морей, гад…

– Ой! Хлопец! У тебя ж кровь! Стой! Стой! Тебе говорю!

Так сбоку раздался голос Доры.

Я отпустил руку и открыл все свое лицо.

И опять раздался голос Доры:

– Ой! Это ж ты! Кто тебя?

Я не скрыл правду:

– Это, Дора Соломоновна, Перец ваш родной и соседский размахался вместе с вашим таким же Мариком!

Тем временем кровь уже не текла, а застывала на месте.

Дора правильно заметила все раны. Как медичка, тем более возле своего угла, за которым находилась ее хата, сказала:

– Зайдем до меня. Хоть обмою.

Я согласился и даже перехватил у Доры корзину, она как раз несла с базара, что купила.

В хате Дора смыла с меня кровь. И что интересно, когда Дора меня обсматривала – она просто обводила глазами, совсем без сердца. Я это учел. Спасибо, рубаху сверху, возле воротника и с плеча, застирала холодным – от крови хорошо помогает.

Пока Дора возилась с рубахой, я прошелся глазом по хате – две комнаты были передо мной как на ладони. А через окно второй комнаты на огороде увидел веревку с постиранным – густо завешано, не поймешь что на чем. Я, конечно, учел и это тоже.

Потом Дора принесла рубаху, тряхнула с силой возле моего лица, вроде вместо глажки. Какое там! Воротник и все, что рядом с воротником, не сильно от этого расправились. Я прикинул, что сам бы ни за что так материю не выкрутил. Дора выжала почти всю воду! Ну и руки – дай Бог всякому мужчине!

Причем Дора не сказала, чтоб я одевался и уматывал, а повесила рубаху вроде для досушивания на спинку стула венского фасона. Между прочим, не везде такой увидишь, я, конечно, подобный стул видел у Розки.

Да.

Ну, повесила Дора рубаху на спинку стула. Я сразу понял, что сделано это не для чего иного, как для разговора.

Так и получилось. Дора села на еще один стул – впритык возле стола. Мне головой показала, чтоб я сел. Я и сел – напротив.

– Ну! – Дора хотела, чтоб я начал.

Я и начал.

– Я, Дора Соломоновна, давно школу бросил. Я ж и так был среди других переросток. Стыдно перед людьми. Хватит захребетничать! Теперь в мастерских на товарной работаю. Угол снял. На Полевой. Своим хлебом живу.

Про хлеб сказал и замолк.

Дора опять:

– Ну!

– Вот к Шкловскому с Мариком зашел, проведать.

А Дора мне говорит следующее:

– Знаю я про тебя, и про твои проведания знаю. Ты, Лазарь, передо мной как облупленный. Так что если что – не бреши.

Дора сказала это без зла.

Она без зла, и я тоже без зла. Я собирался рассказать, как провожу новую жизнь, как стремлюсь к людям и тому подобное.

А тут грюк в дверь.

Дора пошла открывать.

А вернулась с кудлатым. Я этого человека сразу узнал, хоть он оделся совсем в другое, и голову подстриг с ровным пробором. Главное – кобуры при нем не было. Был саквояж малого размера, а явной кобуры не было. Счетовод – не счетовод, но тому подобное точно.

Мне по роду жизни постоянно было интересно, как человек меняет свою судьбу.

И я невольно проявил этот свой интерес:

– Я вас помню. Вы товарища Шкловского искали. Уже давно искали. Нашли?

Конечно, это была моя большая ошибка.

Кудлатый посмотрел на Дору, потом на меня, потом опять на Дору.

Дора буквально заквохтала:

– Иди, Лазарь! Иди уже! Я тебя до калитки выведу… Рубашку свою бери… Иди вперед…

И я пошел, куда попросила меня Дора.

Сразу за дверью она больнюще, с заворотом, щипанула мне руку – над локтем.

Наказала:

– Забудь, кого видел! Понял?

– А что такое, Дора Соломоновна? Я ж этого человека как не знал, так и не знаю. Не волнуйтесь, Дора Соломоновна, сильно вас прошу.

Я выразил глазами понимание желаний Доры. А она бубонела и бубонела мне в спину про то же. И уже когда запирала калитку, бубонела. Конечно, бубонела обидное для меня.

Я перенес ее слова и с болью в руке двинул к Розке. Между прочим, это чтоб Дора знала…

Я шел и рассуждал про то, что сложилось на текущий момент.

И перед моими глазами в черт-те какой раз восстала тетрадка, выданная мне в виде награды за хорошую учебу – еще в школе. Настоящая тетрадка, не самосшивка. Зависть и пример всем учащимся. Я даже не подумал обворачивать для целости и чистоты эту наградную тетрадку в газету. Может, для порядка так и требовалось. Но еще больше требовалось оставлять наградную тетрадку на парте в парадном виде, чтоб хлопцы и девчата вокруг могли прочитать на ней слова товарища Троцкого под его же портретом: “Грызите молодыми зубами гранит науки”.

Сейчас, когда товарищ Троцкий опять с нами, я могу открыто рассказать. Мне сильно пришлось по душе это крылатое выражение. И мои молодые зубы грызли без перерыва и разбора. Потому что не мог товарищ Троцкий замыкаться в науке. Без сомнения, товарищ Троцкий понимал под своим крылатым выражением жизнь в целом.

И в текущий момент я своими молодыми зубами подчистую грыз кудлатого вместе с его подружкой Дорой.

Да…

Для начала я подумал такое.

Дора меня оставила для разговора, значит, не ждала кудлатого. Иначе зачем бы ей рисковать – соединять меня с кудлатым в своей хате. Она ж буквально как скаженная насыпалась на мою голову, чтоб я никому ничего.

Я продолжил думать.

Всем доподлинно известно, что рано утром в выходной добрые люди в гости не отправляются. Я – не в счет, потому что моя задача к Шкловскому заключалась не в гостях. А кудлатый, между прочим, заявился к Доре утром. И что ж его привело? Рассуждения подпихивают к следующему: привела кудлатого к Доре срочность! Может, он стремился к Доре как к медичке? Нет. И еще раз нет. С такой срочности тайну не делают. А тайну делают с другого. Они с Дорой гешефты крутят, это ж ясно. А какие такие гешефты?

Воспоминания нахлынули на меня с всей своей темной силы. Мыслям это не помогло. Понимание не пришло, а пришла еще большая плутанина. Была одна, а теперь стало две. Я хотел для удобства соединить эти две плутанины. Они не соединялись.

Да.

Надо признать. К текущему тогда моменту во всем, что помещалось в моей жизни, насчитывалось много брехни. Тут слова Доры попали куда надо. Но надо знать, что есть брехня и брехня. А именно – моя личная брехня и брехня чуждых мне людей. Моя личная брехня всегда была за правое дело. Причем я всегда твердо знал, где брешу. А за чуждую брехню я отвечать не могу. Хотел бы, сильно хотел бы, а не могу. Вот вопрос вопросов.