Маргарита Хемлин - Искальщик

– А такие. Ты, Лазарь, на всю жизнь пойми, что у меня на людей силы кончились. И я в таком положении много чего могу. И кого – тоже могу. Такое указание тебе понятное?

Я с искренним сердцем ответил:

– Понятное, Розалия Семеновна.

Ушла Розка, дорогая товарищ Розалия Семеновна. Скрылась, можно сказать, за порогом. А в голове у меня билась и билась тайная загадка – за каким чертом я ей нужен. Я решил – пускай Розка потайничает. Само собой выплывет.

Фактически уже на положении рабочего человека я в последний раз ночевал на кровати с простынями, вышитыми синими цветами и политыми бабскими духами, а именно известно чьими. А простыни ж просто так не поливают. Я это еще вчера учел.

И захотелось мне взять Розку и порассуждать. Крепко порассуждать. Без спуску.

Что я там нарассуждал – мое дело.

А только утром рано-рано вскочил, как не спал.

Схватил узел с барахлом и айда к Мельниченковой – забросить, чтоб оттуда уже выступить на работу.

Мастерские при станции-товарной распределились в хорошем кирпичном здании вроде казармы. И кирпич такой – хороший, темный, выложенный фигурно, с художеством. Я подобное всегда отмечаю. На дворе, конечно, валяется и пятое, и десятое. Но на то ж и мастерские…

Работа уже шла-кипела вовсю. Люди переходят туда и сюда, носят, грузят и наоборот. Слышно что-то техническое – вроде сверла. Мне сразу понравилось. Настроение пролетарское – вот что главное.

Спросил, где контора. Товарищи сказали, направили.

За выгородкой увидел дядьку в синем рабочем халате, в картузе на макушке. Что-то выписывал на бумажке, сколько-то раз задрал голову – вроде прикидывал, причем шевелил губами.

Я подошел поближе и остановился проявить вежливость и уважение. Пускай сам заметит.

Он заметил.

Спросил:

– От Цвирко?

Я ответил:

– От Голуб, Розалии Семеновны. На работу.

Дядька не сменил тон на дружеский, а сказал:

– Бумаги положи на стол. Сам иди в третий цех – к Дупляжному.

Ни товарищеского напутствия, ничего. Прямо как к наемной силе… Ну и ладно.

Дупляжный принял меня ближе.

Сразу спросил, что умею. Не расстроился, когда я признался, что ничего не умею. Обещал поставить на работу с хлопцами, возле которых можно всему нужному научиться быстро и хорошо. Потому что требуется выработка, значит, скорость. Никто ж за другого трудиться не захочет.

Поставили меня в тарный угол. Сбивать ящики и тому подобное. Кто не пробовал, скажет – ерундовая работа. Даже и не труд, а так – одно баловство…

Короба, бочки, ящики… Наше дело было ящики. А материал же не всегда в кондиции. Надо понимать и такую сложность.

Я понимал. И товарищи вокруг скоро это положительно оценили.

Электричества в цеху было в обрез. Мы ловили свет из широченного окна. Самый его верхний край справа был выбит и не починен. От ветра и всякого такого его забили досками, а на них прилепили плакат: “Могучим ударом труда мы уничтожим оковы разрухи”. Получалось к месту и красиво, плакат был вроде заодно с поступающим светом. Я выучил на нем все, до черточки.

Было там такое. Сильный мужчина в бывших солдатских штанах с голым остальным телом – кузнец. Возле его ног разбросано огроменное число молотков разнообразного калибра. А он же выбрал самый крупный – и бьет прямо по наковальне. И вроде получается у него чистое золото – куском. К этой наковальне вплотную уже проложены золотые рельсы и мчится золотой паровоз под всеми на свете парами. А маленькие человечки с молоточками и тому подобным инструментом скачут по паровозу сверху-снизу, с разнообразных боков, доводят паровоз до черт-те какого машинного совершенства.

Не скрою, я видел в этом молотобойце себя. И не золото мне было дорого, как можно подумать из многого в моей биографии. А была мне дорога сила, которая происходила от этого человека.

Я тоже лупил молотком, только по гвоздям. Лупил с всей своей молодой нарождающейся мужской силы. Лупил так, чтоб ухлопать гвоздь с второго удара. Причем думал: “Тебя для чего ради выпустили с-под черты оседлости? Чтоб ты сравнялся с другими. А тебе ж такого мало! Твоя цель назначения, как у паровоза, – переть и переть вперед!”

Конечно, сказались привычка к борьбе и условия того момента.

По стране шел нэп. Новая экономическая политика. Не у всех в голове это раскладывалось как следует. Наш председатель Всеукраинского ЦИК товарищ Петровский Григорий Иванович объяснял все четко. И другие товарищи тоже объясняли. Вот и товарищ Ленин Владимир Ильич пообещал. На память сейчас не помню, а вроде: при содействии нэпа образуется социализм. Зачем же с вождями спорить?

Будем откровенны, находились и те, кто не желал понимать. Такие – ладно, чуждые элементы. А если человек не мог понять по недостаточности грамоты и вообще ума, я, в случае моего привлечения как комсомольца, говорил следующее:

– Ты попу при старом режиме верил? Верил! А товарищу Ленину не веришь!

И слова правды доходили-таки до нуждающихся.

Да.

Не надо думать, что я совсем забылся в работе.

А только положение было такое, что в собственной жизни происходило мало. С смены – на Полевую. С Полевой – на смену. Мельниченкова готовила еду, сама и покупала. Стирала тоже она. Брала за это по-божески.

Раз в неделю – баня. Собрания и прочая деятельность по ячейке – само собой.

Бегать по улицам приходилось не с руки. Я и не стремился. Тем более что никто и не теребенькал. Ни Розка, ни кто еще.

Решил так, что пускай все успокоится, вроде и не было ничего. Заодно и меня возле ничего вроде и не было.

Дело близилось к лету. Работали на открытом солнце. Я раздухарился, рубаху скинул и молочу направо и налево – успевай, товарищ, ящики складывать. На рекорд идем! Весело! По-боевому! Пот глаза заливает, за поворозку на штанах лезет – щекочет.

Работаю я, работаю… Остановился в гору глянуть, воды попить.

– Товарищ Гойхман!

Розка! Голос подманчивый – знаешь, а не увильнешь.

– Ой, Розалия Семеновна! Давно не виделись! Я щас! Секундочку почекайте…

С спокойствием попил воду, на руку налил, шею обмыл – с заходом на грудь. Не на показ, конечно. Но чтоб Розка убедилась – я тут не гулянки гуляю.

Говорю:

– Теперь я готовый, Розалия Семеновна. Каким ветром вас сюда задуло? – Смеюсь, чтоб повеселить Розку, предупредить, что я спорить с ней не собираюсь.

Розка тоже смеется, подыгрывает:

– Рабочим ветром, товарищ Гойхман, рабочим. Надо по-комсомольским делам обсудить. Уделите трошки вашего времени.

– А и уделю, Розалия Семеновна. Оденусь и уделю.

Как только что вижу перед собой ее взгляд на меня.

Стоит она в черных туфлях. Туфли на каблучке. Юбка тоже черная, по ногам. Пиджак на одной пуговице. Пуговица – под грудь, подпирает. Рубашка серая – шелк не шелк, непростая. На голове – косынка, кудри возле ушей вьются, черные с рыжиной. И глаза черные с рыжими крапинками. В руках – портфель. Держит она его перед собой, вроде прикрывается. И коленями толкает. Не сильно. Вроде дает направление испытанному коню – туда-сюда, туда-сюда. И я за этим портфелем, конь конем, – туда-сюда, туда-сюда.