Эйлин О'Коннор - О людях, котах и маленьких собаках

Когда к тебе приходит собака, с ней все просто и понятно. О, мой человек! – говорит счастливая собака. – Я пришла делать об тебя тепло, светло и любовь.

И делает. Прямо тут, на месте, она лежит кверху кудрявым пузом, разбросав уши по дивану, и ухмыляется, излучая ясные, доступные пониманию людей чувства. Они с человеком сочетаются друг с другом, как орешки с пивом, и в этом дуэте столь же примитивны и хороши.

Когда к тебе приходит кошка, с ней не понятно вообще ничего. Формально считается, что она приходит издавать утробные звуки, тереться плоской головой, ронять шерсть и греться на коленях. Зачем на самом деле является кошка, не знает никто. В глубине души люди смутно ощущают, что когда ладонь их ложится между кошачьими ушами, где-то из леса вырастает радуга. Или над пустынной планетой Муархдыщ проливается громкий теплый ерь. Или две тысячи леммингов стекленеют глазами, отдают честь и слаженно шагают к ближайшему обрыву над морской пропастью. Что бы ни происходило, это не имеет прямого отношения ни к человеку, ни к самой кошке. Но где-то натягивается тонкая струна, заводится небесная шарманка и льется неслышная нам музыка сфер.

Счастливая собака в это время удовлетворенно кряхтит. Ей тепло, сытно, у нее кудрявится пузо, а больше ей ничего не надо. «Я прекрасна», – думает собака и облизывает человеку пальцы.

– Удивительные все-таки животные эти псы, – умиляется человек и рассеянно чешет ближайшую кошку за ухом.

Косяк из двух тысяч леммингов уходит в синие глубины и выныривает над пустыней Муархдыщ, перекрикиваясь и хохоча. Через всю пустыню протягивается радуга, лемминги мчатся сквозь нее, роняя разноцветные эоли, и под их сверкающим потоком танцует голышом бузиляк.

У меня живут два котика: котик-невротик и котик-флегматик.

Котик-невротик боится пылесоса до такой степени, что при виде его от ужаса роняет шерсть – возможно, чтобы легче бежалось. Или причина глубже: он со всей неотвратимостью осознает, что лето его жизни осталось позади, зима близко, мы все умрем, нужно подготовиться. И как дерево, уходящее в позднюю осень, котик-невротик сбрасывает с себя все лишнее.

А пока я собираю за ним клочья шерсти, котик-флегматик обматывается вокруг шланга и засыпает.

Котик-невротик убежден, что в квартире есть два чрезвычайно опасных места для людей: туалет и душ. Их объединяет наличие страшного сливного отверстия – о, там, без сомнения, кто-то живет, и этот кто-то засасывает людей, если они слишком долго находятся над ним. Поэтому если взрослый или ребенок вздумает запереться в туалете, котик-невротик принимается отчаянно рыдать за дверью, и пытается выломать ее лапой, и зовет на помощь, пока его не пустят внутрь; тогда он садится и бдительно следит, чтобы глупого большого человека не затянуло в черную дыру.

Котик-флегматик в это время спит.

Котик-невротик знает, что в пакетах из «Магнолии» и «Перекрестка» живут лангольеры. Если их вовремя не поймать, они сожрут пространство и время. Котик-невротик распушается и стремительно бьет по пакету, сминая подлых лангольеров, и не успокаивается, пока не передавит всех (на один средний пакет приходится где-то пять-шесть штук). Закончив с этим, он ложится на пакет, чтобы даже если кто-то и останется в живых, он был расплющен тушей кота.

Котик-флегматик в это время спит.

Котику-невротику еще в раннем детстве было видение. Узнал он, что если котик не будет питаться восемь раз в день, у него случится иссыхание желудка и спазм кишечника. На кухне он вьется под ногами как одинокая, но очень хищная пиранья – того гляди отхряпает тебе что-нибудь, если замешкаешься с кормом. Ест он нервно, быстро, загребая лапами и косясь по сторонам. Как правило, это похоже на работу экскаватора в песочнице.

Котик-флегматик спокойно подходит к миске, поправляет манишку и неторопливо кушает, изредка прерываясь на светскую беседу.

Котик-невротик, захотевший в туалет, ведет себя как взбесившийся метеор. Он несется сквозь диван, сшибая зазевавшегося котика-флегматика, опрокидывает стул и врезается в ножку стола. Его внутренний мир полон дерьма, и это невыносимо.

Котик-флегматик встает и отряхивается.

Сходив в туалет, котик-невротик осознает, что вокруг одно дерьмо. Это открытие ошеломляет его и расшатывает и без того неустойчивую нервную систему. Сначала он судорожно маскирует кучу опилками. Потом для верности расшвыривает опилки вокруг в радиусе трех метров, чтобы никто не подумал, будто здесь что-то зарывали. Затем отбрасывает как можно дальше совочек. И наконец, ощущая небывалую легкость в теле, скачет прочь и роняет котика-флегматика в опилки.

Котик-флегматик, пожав плечами, остается лежать в опилках.

И только в одном месте котик-невротик обретает успокоение. Лишь там, как в утробе матери, тихо и уютно, а главное – все приспособлено под него, котика. Разве не доказывает это, что мир в сухом остатке все-таки дружелюбен к нему?

Вот вы говорите, мой младший кот не дурак. Некоторые объясняют его тягу швырять корм горстями в унитаз желанием сократить путь еды, минуя непосредственно пищевод. Другие напоминают о традиции глубокомысленного созерцания воды и поминают китайцев с их стихиями. Третьи оправдывают кота его естественнонаучными интересами.

Я вам так скажу: прыгнул за голубем лбом в стекло – значит, дурак. Умственно сохранное животное запоминает, что в доме есть окна, не с восьмой попытки, а с первой. И проверяет их существование не головой, а лапой.

Нет-нет, с этим животным все очевидно. Умственная отсталость, помноженная на любопытство, плюс слабая долговременная память, плюс страсть к экспериментам – и мы получаем кота, который едва не запек самого себя в духовке.

При всем том от него исходит очень много любви. Даже странно чувствовать себя объектом такого сильного узконаправленного обожания. Чужих людей кот Матвей панически боится, своим искренне радуется, но лишь ко мне он относится с покровительственной нежностью, которая заставляет меня забывать о его удручающе низком интеллекте.

Когда тебя так сильно любят, это обязывает. Я выяснила, что чужое чувство воспитывает во мне толерантность к умственно альтернативной форме кота. Развивает снисходительность и готовность принять любой сотворенный идиотизм если не как своеобразный подарок, то хотя бы как должное. Сильнее прочего ошеломляет лучезарная уверенность Матвея в том, что именно он центр моей жизни, средоточие всего лучшего: счастья, радости, добра и света. Кот работает постоянным транслятором идеи «я любимый! я прекрасный!», и законченным выродком был бы тот, кто не оказался бы внутренне преображен воздействием этого излучения.