Шамиль Идиатуллин - Город Брежнев

Руки в варежках все-таки соскользнули, я чуть не грохнулся – шею бы точно сломал, но сумел удержаться. В башке бухало, в глаза, рот и нос сыпался мелкий сор, в животе разливался прохладный ужас, а вскочивший батек, подхватив, бережно стаскивал меня с лесенки, кажется, почти не ругаясь.

Пока я приходил в себя, он тоже накуролесил изрядно: извел еще треть зажигалки на попытки прожечь в стылой древесине хотя бы дырочку, за которую можно зацепиться, принимал от меня отодранные от мешков полоски и клочки газет, в которые были завернуты яблоки, заполнял всю яму вонючим дымом и заливисто кашлял, стуча головой о доски. Не угомонился, спóлзал в погреб, разорил электропроводку, которая все равно не было сегодня подключена, и мучительно долго, беззвучно шепча и громко, со свистом пыхтя, что-то делал наверху. Съехал вниз, поправил одеяла, в которые закутал меня, будто ребенка, только потом накрылся ветошью сам, бессильно уронил размочаленные проводки и пояснил, что хотел пропихнуть медную жилу в щель, чтобы попробовать расшатать одну из досок или хотя бы чуть отвести ее от поперечного бруска, скрепляющего щит с наружной стороны.

– Ты кури, если хочешь, – предложил я неловко.

Батек отмахнулся, потом спохватился и спросил:

– Или ты сам хочешь?

– Да ты что, пап, я не курю.

– Я знаю, знаю. Просто если хочешь, то давай, без проблем.

– Чему ты учишь ребенка.

– Ребенок нашелся, дылда такая. Не куришь – и слава богу. И не начинай. Если будут говорить, что так теплей, не верь.

Если будут, ага, подумал я и продекламировал, чтобы отвлечься:

– К вечеру в доме стало тепло, чьи-то мозги улетели в окно.

– Ужас, – сказал батек. – Сам сочинил?

– Да ты что. Вот вы отсталые все-таки. Это же садистские куплеты. У вас не рассказывали, что ли?

Батек неуверенно пожал плечом. Я, тщательно выбирая куплеты без матов и совсем уж кошмариков, рассказал несколько историй про маленького мальчика, вечно находившего что-то на беду себе и окружающим. Первую пару батек встретил неодобрительным хмыканьем, на третьем куплете оно переросло в хихиканье, на пятом батек начал ржать – дико, всхрапывая и вытирая слезы, – так что мне пришлось выдержать длиннющую фразу перед очередным «нет, не поедет он к бабушке в гости». Я уточнил:

– Что, правда не слышал? Вот вы кресты все-таки.

– Здрасте. Почему кресты-то?

Я вздохнул и объяснил, потому что спешить все равно было некуда. Потом, додумывая на ходу и сам себе удивляясь, рассказал, что садистские куплеты и анекдоты – это как раньше частушки и разное народное творчество, на все темы буквально, хоть тебе про пьяного соседа, хоть антисоветские какие-то вроде «дедушка старый, ему все равно».

Батек хмыкнул и строго велел, вытирая глаза:

– Такие-то не рассказывай никому.

– Нет, блин, щас в «Пионерскую зорьку» напишу, чтобы меня в эфир. О!

– Что такое?

– Я забыл совсем. Послушать же можно, хоть не так скучно будет. Если не раздавилось, конечно…

Батек, замерев, со странным, насколько я мог разглядеть в полутьме, видом наблюдал, как я осторожно извлекаю из бокового кармана и включаю приемник, про который совсем позабыл, а брал ведь как раз, чтобы в дороге развлечься. В дороге не получилось, хоть сейчас получится.

Сейчас тоже не получилось: радио свистело, шипело и мяукало, но по-человечески говорить или играть не хотело. Один раз только пролетела и ноюще сгинула длинная пианиновая трель.

Я блинкнул, вырубил приемник и принялся запихивать его обратно в карман.

– Нет, – сказал батек решительно. – А жаль.

– В смысле? Что не ловит? Ну да.

– Да нет, я про другое: прикидывал, может, пригодится нам на что.

– А ты… передатчик можешь сделать? – спросил я с недоверием и восторгом.

Батек хмыкнул и с сожалением признался:

– Из приемника вряд ли. Я насчет раскулачить думал, чтобы инструмент получился, да там нет ничего. Плата, резисторы, ферритовая трубка, толку с нее – она хрупкая, как стекло.

– Ну, острая, значит, – предположил я. – Если надо, давай. Или корпус разбить можно, пластмасса знаешь какая острая бывает, если сломать правильно.

– А не жалко подарок-то?

– Ну… жалко, – признался я. – Только здесь все равно не играет, и вообще… А если выберемся…

– Если выберемся, я тебе три таких куплю.

– Магнитофон, – поправил я.

– Хорошо.

– «Панасоник».

– Не наглей.

Я хихикнул и подумал: вот упрямый. Трудно ему пообещать, что ли? Все равно покупать не придется. Я разозлился на себя за эту мысль и снова полез наверх.

Витальтолич, похоже, придавил крышку люка чем-то тяжелым – наверное, пластиковым ящиком с инструментами, – а потом накатил одно из колес нашего газика. Как умудрился только, не заводя. Шофер, военная смекалка, подумал я с горячей ненавистью.

И, чтобы отвлечься от нее, принялся толкать и подстукивать доски в разных местах. А сам думал про острую сломанную пластмассу и про ферритовую трубку, хрупкую, как стекло. И острую, как стекло.

– Ну чего ты стучишь? – спросил батек, усталым голосом, как раз когда я, кажется, придумал.

– Пап, надо, короче, попробовать одну доску выломать, тогда получится. Дверцу мы не поднимем, а вот дырку проделать можно.

– Ну а я что все это время… – начал батек, вздохнул, зашуршал и протиснулся поближе ко мне.

И я объяснил, что колесо стоит ведь только на одной, максимум двух досках, судя по звуку, вот на этих.

– Колесо переднее, под полтонны нагрузки – газик полторы весит, а самое тяжелое мотор, он впереди.

Я нетерпеливо согласился и продолжил: значит, вот на этих досках колесо, слышишь? Вот, а еще четыре доски, одна справа и три слева, получается, не под грузом – ну или только с краю ящиком придавлены. Их можно было бы расковырять и выбить, если бы не толстые поперечные перекладины с той стороны. Они очень плотно привинчены к доскам, и шляпки винтов тоже снаружи – ни расшатать, ни отвинтить. Ни палец, ни проводки в щели не лезут. И инструментов нет – только банки да яблоки. Кронштейны, на которых стоят полки в погребе, не выдираются. Лестница слишком длинная, ее не развернешь, чтобы брус подковырнуть.

– Тока вот нет, – сказал батек тоскливо в который уже раз.

– Ну да, но смотри вот – а если доску между колесом и бруском, вот эту, подрубить или подрезать, что ли, чтобы было за что схватиться?

– Чем? Ногтями? Пробовал. Зубы не влезут, тоже пробовал.

– Стеклом.

– Откуда тут стекло?

– Пап, – сказал я мягко. – У нас полный погреб стекла, вообще-то.

Батек кисло подышал мне в лицо, глядя в упор, – света хватало, чтобы разглядеть, что зрачки у него широченные, а белки в красных прожилках. Подышал, сморгнул и с шумом рванул в погреб.

– Ты это, замерзнешь, пап, телягу мою надень, – крикнул я вслед, но он уже вернулся с банкой.