Шамиль Идиатуллин - Город Брежнев

– Да я двигаюсь, двигаюсь. – Для убедительности я пошевелил рукой и ногами. – Сейчас, отдохну только.

– Давай-давай, отдыхай пока, потом сменишь, – велел папа и взгромоздился на лестницу.

Я расслабленно откинулся на стену. Стена была твердой и холодной даже сквозь телягу и слой одеял, нос не дышал, рука садняще пульсировала, а другая просто мерзла, но на это было плевать. Хорошо мне было. Уже сейчас – хорошо, как давно не было.

Не соврал папа, значит.

Я медленно сунул здоровую руку в карман, чтобы согреть немножко, и наткнулся на холодную панель радиоприемника. Машинально крутнул колесико, и карман вдруг заныл негромко и визгливо.

«Все бегут-бегут».

Я застонал и быстренько поменял Леонтьева на неровное шипение.

Папа сказал:

– Это ж эти, «Земляне». Или «Самоцветы».

– Вот именно.

– Так оставь. Ты же любишь.

– Пап, – сказал я утомленно. – Никто не любит «Землян» с «Самоцветами». Вообще никто.

– Почему? Это же рок, а ты вроде…

Я застонал совсем выразительно и принялся крутить колесико дальше. Папа кивнул и принялся скрежетать о доску. Сквозь шорох протиснулась какая-то классическая музыка, красивая – вальс, кажется.

– О… – сказал папа. – Погромче… Сделай…

Я выкрутил колесико до упора, папа довольно буркнул и продолжил чиркать по дереву, подстраиваясь под ритм. Ум-ца-ца, ум-ца-ца.

– Пап, я тебя люблю, – пробормотал я, тоже подлаживаясь под ритм, чтобы он не услышал, и сильно зажмурился, выдавливая слезы. Замерзнут еще, глаз потом не открою.

Папа не услышал, а слезы не выдавились и, кажется, замерзли. Во всяком случае, глаза больше не открылись.

Потом открою, подумал я.

А пока просто посижу с закрытыми глазами – и пусть музыка играет, а папа чиркает.

Он чиркал, а музыка играла, все тише и все хрипатей, а потом стихла.

Потом все стихло.

Надо было сразу звонить в приемную, а Виталик потратил кучу времени, сперва долбясь по прямому телефону – чуть ухо и пальцы себе не отморозил в застуженных будках, – потом на поездку в дирекцию. Решил, что, если явится пред ясны очи Федорова, все решится раз и навсегда: Федоров выслушает, Федоров поймет, что Соловьев ни в чем не виноват, а те, кто мог сказать обратное, больше не могут, – и Федоров вернет Соловьеву отобранное и додаст обещанное. Руку поддержки, квартиру и рекомендацию не в службу контроля качества, так в комитет комсомола объединения.

На остановке Виталик вымерз. Автобусы не то чтобы не ходили – для них просто не осталось места. По Первой дороге бесконечной парой эшелонов шли, урча, подмигивая лупоглазыми зелеными мордами и заволакивая все вокруг сизым выхлопом, тентованные «сорок три-десятые». Значит, главный конвейер наконец двинулся, поспешно забил площадку готовой продукции, а ОТК и военная приемка работали всю ночь – и к обеду отпустили заказчику партию как минимум в пятьсот машин, пусть и не нового образца.

Водилы, томившиеся по общагам и гостиницам почти неделю, дождались.

И Виталик дождался: автобус прощемился к остановке сквозь цепочки «сайгаков» минут через двадцать и отчаливал минут пять. Через пару километров пути общественного и грузового транспорта разошлись, но бесконечная зеленая цепочка еще долго ползла по снежному горизонту.

В дирекцию удалось пройти без проблем, спасибо «вездеходу», который Виталик просто не сдал, а Федоров, естественно, это дело не отследил. Будет ему наука, подумал Виталик почти весело.

Оказалось, что не будет. Ни ему и никому.

– А Федоров уехал, – сочувственно сказала тетка в приемной технического директора. – Совсем. Вы разве не знаете? По заводам уже объявили. Перевели Петра Степаныча в распоряжение Минавто, скорее всего, в Белоруссию отправят.

– А он ничего никому передать не просил? – спросил Виталик растерянно, сам понимая, как глупо звучит, и радуясь, что звучит не настолько глупо, насколько чувствует себя и вообще живет последние недели.

Тетка сочувственно развела руками и предложила записать его имя на случай, если Федоров позвонит.

– Да нет, спасибо, – пробормотал Виталик, переложил из руки в руку пальто и повернулся, чтобы уйти. – До свидания.

– Правильно, – вдруг прошептала тетка, припадая к столу. – Вы ведь с литейного, я не ошибаюсь. Виктор… Антонович, так?

Виталик кивнул, решив не поправлять – отчасти из осторожности, отчасти из уважения к цепкой памяти тетки, которая если и видела его раньше, то разок и мельком, на ноябрьском совещании молодых специалистов.

– Александра Матвеевича из отдела промышленности ушли, вот все его люди и посыпались, – продолжала тетка все тем же доверительным шепотом. – Новая метла, ну вы понимаете. И Федорова тоже поэтому отозвали, сейчас просто задвинут. Так что, Виктор Антонович, лучше пока пересидеть подальше от него. Сейчас всем его инициативам ревизия выйдет, ну и по кадровым решениям тем более. А по вам-то не было, так? Вот и слава богу. Вы молодой, перспективный, понимаете? Не дергайтесь, спокойно работайте, если Федорова с вами не связывают, все будет хорошо.

Виталик поблагодарил, вышел в коридор, постоял на почти не дрожащих ногах и пошел искать туалет. Там он сел на подоконник, подложив под зад пальто, закурил и начал думать.

Думал долго, о разном и по-разному, и выходило только одно: надо уезжать. Здесь ему ничего не светит. Работы нет, а если будет, то самая тяжелая, за малые деньги и без надежды, ради которой можно мириться с трудностями.

Квартиры нет и теперь точно не будет.

Семья… Вчера, считай, была, а теперь непонятно – и непонятно даже, нужна ли ему такая семья и нужен ли он ей. Похоже, не слишком нужен – иначе Маринка не вела бы себя так дерзко и глупо. Хотя честно будет спросить, конечно. Спрошу. И вообще проверю – хорошая жена, если ей действительно муж нужен и дорог, с ним хоть в Сибирь едет, хоть на каторгу. А я ведь не на каторгу предложу, а в Липецк. На юг, считай, почти на историческую свою родину, в край долгого лета и теплых зим.

Липецкий вариант Виталик придумал сразу после поездки, почти в шутку и в утешение, когда очередная обида становилась нестерпимой: вы здесь меня не цените, а там целый Евгений Александрович оценил, брошу все, уеду к нему. Ведь впрямь брошу и уеду, подумал Виталик с растущим восторгом и облегчением. Прямо сегодня. Каждый хочет начать новую жизнь с понедельника, вот я и начну. Понедельник, начало января – самое время покончить со старым и нырнуть с головой в новое. Маринка если захочет, вместе поедем, если нужно время на сборы и всякое там увольнение-переоформление – пусть позже приедет. А не хочет – так и черт с ней.

Виталик увольняться и переоформляться не собирался, трудовую можно и новую оформить, а прерванный стаж до пенсии как-нибудь наработается. Вещей он особо не накопил, почти все нажитое вместится в сумку, с которой приехал в Брежнев.