Дарья Миленькая - Пожиратели

С ней жила уже взрослая дочь, унаследовавшая от сбежавшего мужа полноту и ничего особо не выражающий взгляд. Она давно «засиделась в девках», о чем любила поплакаться долгими темными вечерами, когда в кухню ошибочно заглядывал в поисках бутылки очередной сосед или забредала старая подруга.

– Я любила его больше жизни, я любила его так, как никогда не любила себя, – горевала, прижимая пухлые, покрытые родинками руки ко рту, женщина.

Нет нужды описывать отдельно всех представительниц слабого пола, потому как все равно никто не видел в них отдельных личностей.

Это были разведенные (или знавшие ласку только от случайных встречных) женщины, чьи материнские инстинкты возложили на алтарь собственной похоти мужчины. Они же похлопывали их по плечам, пододвигая тарелки ближе к раковине, когда из крана текла только ледяная вода.

И заведи вас сюда путь, вы бы не встретили дядей в каком-то другом состоянии, кроме как шатающейся походкой переходящих в другую комнату – они ни о чем не думали, им ничего не надо было.

Но был во всей этой массе один человек, поразивший бы вас ясностью и живостью своего ума, представься вам возможность с ним поговорить. Обычно он сидел в своей комнате, занятый чтением старых пожелтевших книг, в шорохе страниц которых можно было иногда расслышать предсмертный хрип написавших их авторов. У него одного стоял стеллаж с выставленными школьными грамотами и красным дипломом.

«Что мне с этим делать?», – бывало, озадаченно спрашивал себя мужчина, но только про себя, потому как вслух он отчаянно заикался на первом же слове. Не смотря на это, жильцы его очень уважали и обращались исключительно на «вы».

Звали человека Виталием Петровичем – ответственный квартиросъемщик.

С поразительной регулярностью он отказывался от протянутого стакана, от бессмысленной болтовни, чем оставался одной маленькой – в виду своего роста – загадкой для всех жильцов. Он редко выходил на улицу, довольствуясь денежными переводами взрослой, брошенной еще во младенчестве дочери.

Любопытство соседей росло с каждым годом, что ощущалось костями, и чего никак не мог понять – сколько бы времени не проводил в раздумьях – Виталий Петрович.

Он не имел привлекательной внешности – напротив, лицо чем-то походило на заячье, он не имел крупных сумм денег и любящей родни. От родителей его наспех оторвала жена и бросила, когда оказалось, что цитирование Ницше – это единственное, что он мог ей предложить.

Иногда в его маленькой голове что-то щелкало, он впопыхах собирал вещи, готовый убежать из коммуналки прочь. Каким-то шестым чувством, вероятно, жильцы это чувствовали и всеми силами – сознательно или нет – пытались его остановить.

Казалось, вот Виталий Петрович уже подбежал к двери, уже натянул ботинки, но тут из какой-то комнаты раздавался требовательный клич, и мужчина, тихо ругаясь, возвращался. И так – каждый раз.

Непонятная надежда загоралась в его глазах, когда закатные или рассветные лучи солнца целовали редкую мебель, рыжими и красными бликами отражаясь на стертой ткани, древесине. Он подставлял на свет руку, а кожу жгло огнем.

Пытаясь забыть о боли, Виталий хватал с полки книгу и читал, читал…

«В какой-то день, – говорил он. – я найду ответ на вопрос».

И шуршал сухими страницами, и забывался в чужих трудах.

Через неделю и пару дней после произошедшего Ипсилон вышел из своей комнаты.

С опухшим лицом и мешками под глазами юноша прошел в ванную, умылся, не поднимая глаз на зеркало, побрился и предстал перед соседями на кухне.

Те не обратили на него никакого внимания, и Ипсилон молча налил себе чаю в более-менее чистую чашку, схватил горсть черствого печенья и в одиночестве пристроился в уголке.

– Лена, слышала новость? – словно специально начала одна из женщин. – Тут, недалеко труп нашли.

– Слышала, – незаинтересованно ответила соседка под булькающий кашель в углу. – Пьяница какой-то. Головой ударился о балку и помер. Что еще ждать от этих… Эх…

– Я считаю… – подхватил один из собутыльников отца с желтыми кругами под глазами и длинным жирным носом. – Что раз уж пьешь – так надо по уму делать. Чувствуешь, что уже на ногах не стоишь, так приляг. А этот идиот пошел куда-то. Нет, считаю, он получил что искал.

Слова давались ему с трудом – язык заплетался, превращая «р» в «хгьгх» и принципиально не выговаривая «в». Хотя еще вчера Ипсилон слышал от него полную чувств речь и слышал глухой удар в грудь.

– Моя дочь хотела жить за границей больше, чем хотела, чтобы жил я, – так, кажется, он говорил.

– Ты что несешь такое? – возмутилась старуха у плиты. – Человек умер! Не тебе решать, получил он по заслугам или нет.

Ипсилон, сдерживая нарастающую дрожь, с удивлением заметил в ее руках тряпку. Да, она драила поверхность плиты – упорно сражалась с зарождением сталагмитом из жира и кусочков пищи.

– А кому еще? Мы, люди… – мужчина ударил рукой в грудь. – И решаем! Нина, не бог же будет решать.

«Я – абсолютно другой», – удовлетворенно решил юноша.

– Да ну тебя, – отмахнулась старуха, отбрасывая мыльную тряпку в сторону. – Чем бог тебе насолил? Эта молодежь сейчас ни во что не верит, вот и мрут, как мухи. Кто виноват? Кто сидеть теперь будет? Никто! Может, его кто-то убил? – Ипсилон закашлялся. – Как теперь найти-то?

– Чего разошлась-то, Нин? Так надо, чтобы кто-то сел? Сама, вон, скоро сядешь, сына-то каждый вечер бьешь.

– В бога не верят, значит, – задумчиво произнес сосед. – Я вам скажу: из-за того, что многие не верят в бога, мир стоит на краю, потому что никто ничего не боится.

К несчастью, на его размышления никто не обратил внимания.

– За дело бью! – спохватившись, что ляпнула что-то не то, старуха тихонько перевела тему. – Хорошо, что труп нашли, а то лежал бы там. Я каждый день через арку прохожу, еще не хватало, чтобы он там до зимы тух.

С ней солидарно согласились.

Ипсилон незаметно поискал глазами отца. Его нет, наверняка еще спит.

Нет, надо уходить отсюда, пока он себя не выдал. А выдать может все, что угодно – хотя бы отдушек запаха чужой крови, отпечаток зубчиков молнии.

– Пусть послужит примером для других глупцов, – вдруг встрял один из мужчин, не отошедший еще от ночной пьянки. – Выпивать нужно по уму, а, если его нет…

– То – не выпивать? – перебила старуха.

– Да не-е-е-т, тогда выпивай с тем, у кого он есть.

– Тьфу, ты!

Кто-то дернул пыльную занавеску в сторону, пуская в кухню свет.

Люди ощерились, потерли заслезившиеся глаза.

Ипсилон хотел видеть их всех по-рыбьи мутными, потому упрямо смотрел на свет, не моргая, не стирая выступившие слезы.

У многих не руки – рабочие клешни, с засохшей под ногтями и в складках кожи грязью. Они шершавые, как кошачьи языки, горячие от спирта в крови.