Дарья Миленькая - Пожиратели

Матвей нагнулся и поднял из жижи рукой тонкую – каплей горящую – церковную свечу.

– Араааррааарррааараа, – пели гнилые рты.

Матвей шмыгнул носом.

Воск стекал по его пальцам, чуть-чуть покусывая кожу, как кусаются зеленые ящерицы или воробьи. И тех и других можно убить, лишь сжав посильнее ладонь, придавив сверху ботинком.

Но эти мысли слишком мерзкие, чтобы воплощать их в жизнь. Животным всегда хочется дарить только любовь.

– Аррраааррраааррааааараааа…

Нож взметнулся в воздухе.

Матвей сорвался на бег.

Брызги разлетелись в темноту, ударяясь об нее, как о стену.

Огонек соскочил с тонкого фитилька и вскарабкался тонкими ручками по стежкам к вороту свитера.

Кровь хлынула в костер.

Какая-то мысль пронеслась в голове у Матвея так быстро, что он не успел за нее ухватиться. Будто видя ее кометный хвост, мужчина вытянул вперед руку и хватал-хватал воздух, пока аборигены надрывались, а овца воскрешала и умирала вновь и вновь. В ее оборвавшейся давным-давно жизни уже ничего нельзя было изменить, как в выпущенном на большие экраны фильме, который можно лишь ставить на повтор пока не стошнит.

– Аррааараааарррааааа, – тянули чернокожие люди.

Конец дорожки появился внезапно.

Едва успев остановиться на самой границе, Матвей согнулся пополам, по-рыбьи глотая воздух, оперевшись руками на колени.

Он отчего-то вдруг подумал: «А вдруг овца умирает каждый раз по-новому?», – и содрогнулся.

Тем временем темнота впереди понемногу расступалась.

Матвей ожидал увидеть все, что угодно: толпу паразитов, огромный костер, Ипсилона с ножом в руке…

Но то, что предстало перед глазами, напрочь сбило с толку.

На воде – как на обычном полу – полукругом стояли три потертых кресла.

Редкие огоньки, вынырнувшие из жижи, вырывали из мрака очертания людей, больше похожих на груду сваленных тряпок.

Прищурившись, он разглядел чей-то черный лакированные ботинок.

Матвей в нерешительности стоял, молча заметив исчезающую позади дорожку.

Огоньки по цепочке гасли, как соединенные в гирлянду лампочки, оставляя в неизвестности незнакомцев, а для них – Матвея.

Когда они заговорили, мужчина услышал низкие бархатистые и – что более важно – знакомые голоса.

– Убийство есть убийство, верно?

– Какое истинное лицо бога?

– Скажите мне, скажите мне, скажите мне, как должен я выглядеть?

Смех.

– Можно смотреть вниз, сколько угодно смотреть.

Матвей нахмурился, пытаясь разобрать и обличить звуки в форму, в рты и лица.

– Корни прорастают из семени. Побег прогрызается сквозь почву.

– Вниз.

– Черви в земле, а потом в тебе.

– Мое лицо! – крик.

– Вниз-вниз. Закапываться в землю, а…

– Страдание – это очищение. Край. Отойти от края.

– Наверх никто не смотрит. Нельзя смотреть наверх. Наверх нельзя. Нельзя.

– Их легко обмануть. Каждый раз. Как говорят? Стоит.

Неясное бормотание и обрывки слов пулями пронзали мужчину.

В темноте, окруженный страхом смерти, он получал удары не от зубов и когтей, а от изощренного орудия зомбирования – слов.

Заткнув уши пальцами, он пытался воскресить в себе уверенность и готовность к борьбе, но отчаяние упорно – как дикий плющ – вилось через нервы к мозгу.

– Что может выйти, если человек станет…

Смех.

Смех. Смех. Смех.

Смех.

Смех.

– Богом?

Качнувшись, Матвей сделал, скорее, не шаг вперед, а выпад со шпагой, чтобы проткнуть неизвестного раздражителя.

Тень вуалью спустилась с его плеч, заставляя людей в креслах завозиться. Они делали все спешно, как застуканные начальником бездельники, пытаясь придать своей стыдливости образ мнимой деятельности.

– Ты! Это ты! – завопил Евгений Михайлович. – Я так и не дождался своей картины!

Матвей вздрогнул, остановился.

– Быстрее! Быстрее! Она будет злиться!

– Матвей, – произнес Станислав Егорович. – Тебе нужно было поговорить.

– Быстрее! – чуть не плакал заказчик.

– Что здесь происходит? – отступил Матвей.

– Зачем?

Евгений Михайлович зарычал и прыгнул. Он пролетел сквозь Матвея, нырнул под воду.

Мужчина обернулся, ошарашено глядя на круги на воде.

– Что же, время приближается.

Матвей удивленно выгнул брови, повернувшись и столкнувшись взглядом с Евгением Михайловичем в кресле.

– Ты должен это сделать.

– Да.

– Что сделать?

– Убить себя, – вставил Федор Александрович. – У тебя прекрасный шанс закончить страдания и дать шанс людям. По вечерам мне так одиноко…

– А вы – кто? – тупо спросил Матвей.

– Несите, несите, несите, несите… – все лаял Евгений Михайлович.

Сбитый с толку Матвей переминался с ноги на ногу. Он не решался признаться себе в том, что в таком месте эти трое мужчин оказаться никак не могли, предпочитая вести себя, как при неожиданной – в хорошем смысле слова – встрече. Ему бы наверняка помогло это раньше, раньше почувствовать себя более уверенно и в своей тарелке, но не в этот раз.

– Неужели я действительно хочу себя убить?

Станислав Егорович достал из-под себя сверкающий кинжал.

– Я вытаскиваю людей из пропасти смерти и толкаю в пропасть жизни. Разве я жесток? Да, жесток. Я люблю спасать людей. Держи, закончи все здесь и сейчас.

Матвей покачал головой.

Трое в кресле озадачено переглянулись.

– Не хочешь? – разочаровался врач.

– Нет.

Он боялся, что они буду настаивать, поэтому еще раз качнул головой.

– Как увидеть свое истинное лицо, Матвей? Одни говорят, что можно уловить очертания в глазах других, можно сложить образ из окружающего тебя общества. Матвей, какое же лицо у тебя?

Матвей снова покачал головой, отступил назад.

Он шагал, наступая на черноту, не сводя глаз с трех знакомых мужчин.

Тем временем с них – медленно, но верно – стекали человеческие лица, точно расплавленный воск. Они стекали, обнажая красные мускулы, гниющие язвы, черные бусины головок личинок. Одежда плавилась на волосатых торсах, змеиных хвостах и на серых чешуйчатых руках. Ошметки плоти падали на обивку кресла и на жижу, а Матвей шел и шел, не решаясь отвернуться или хотя бы моргнуть, ловя игривый стальной отблеск кинжала.

Хорошо, что на глаза навернулись слезы, пеленой прикрывая отвратительную тайну, а руки теребили размусоленною свечку.

Не хотел ли он теперь убить себя?

– Я… не уверен, – выдохнул.

И мгла поглотила его.

Первое время еще можно было понять, где вверх, а где низ, но чем дольше он шел, тем меньше оставалось уверенности, что существует вверх и низ.

Все слилось в черноту, и ступать приходилось на НИЧТО.

Матвей не знал, пятится ли он назад или идет вперед, потому как не было звуков, хрипов, цветов, бликов – ничего. Будто бы каким-то образом удалось забрести в непрорисованный уголок этого мира.