Ника Соболева - Право на одиночество

– Почему вы так думали, Сергей Борисович? – поинтересовалась я, подходя ближе. Королев хмыкнул.

– Потому что ты не совершаешь настолько глупых поступков, – ответил он, протягивая мне заявление. – За эти пять с половиной лет я успел убедиться в том, насколько ты умная девочка. Поэтому я знал, что ты передумаешь.

Я взяла в руки доказательство собственной глупости. Неровная, нервная подпись Громова красовалась в нижнем правом углу… Бедный Максим.

– Он принес мне эту бумажку сразу, не сходив к Ивану Федоровичу. Я не говорил Громову, что до сих пор не подписал ее. Поэтому иди, объясняйся сама. Надеюсь, вы уладите это недоразумение.

Я кивнула и направилась к выходу из кабинета. Уже на пороге меня догнали тихие слова Сергея Борисовича:

– Никогда не видел Максима в таком состоянии…

Я так быстро бежала вниз, в редакцию, что чуть не подвернула ногу. Не видя лиц, не слыша голосов здоровающихся со мной людей…

На пороге нашего со Светочкой кабинета я остановилась, переводя дыхание. Глубоко вздохнула, пытаясь унять дрожь в коленках… И вошла внутрь.

Увидев меня, Светочка на миг окаменела. А в следующую секунду сорвалась с места, подбежала ко мне и, сжав своими руками мои плечи, завопила:

– Зотова!! Ты что творишь?!

Я захлопнула дверь и неуверенно спросила:

– В смысле?

– В прямом! – подруга зло сощурилась. – Ты что с мужиком творишь, а?! За эти полторы недели Максим Петрович превратился в свою бледную тень! Разговаривает так, как будто завтра помрет, на обед не ходит, задерживается допоздна, похудел, в глазах – тоска. Ты обалдела? Нафига ты от него ушла? А уволилась зачем? И самое главное – зачем ты сейчас сюда приперлась, после всего того, что натворила?

Слышать такие слова от Светочки почему-то было невыносимо.

– Я пришла для того, чтобы попросить прощения. И сказать Максиму, что я люблю его.

В этот момент подруга будто сдулась, как проколотый воздушный шарик. Плечи опустились, из глаз исчезли обида и злоба, и она, вздохнув, произнесла:

– Наконец-то доперло.

– А что, – я смущенно улыбнулась, – до тебя доперло раньше?

– Гораздо! У меня тут под боком такой роман происходил, закачаешься! Да вы друг другу с первого взгляда понравились, просто головы сами себе заморочили глупостями всякими. Наташ, Максим Петрович по тебе с ума сходит! Мужик, видимо, впервые в жизни влюбился по-настоящему, а тут вдруг такая подлянка – любимая женщина сваливает непонятно куда, даже не простившись!

– Откуда ты знаешь, что я не простилась? – виновато прошептала я.

– Максим Петрович как-то сказал себе под нос, наверное, думал, что я не слышу. С горечью такой, я чуть не завыла. У тебя что-то с мозгами случилось, Наташ? Зачем ты это все, а?

Я вздохнула. Светочка, глядя в мои виноватые глаза, усмехнулась и махнула рукой.

– Ладно, не мое это дело. Громова сейчас нет, на какую-то встречу с утра поехал, но приедет где-то через полчаса. Иди, подожди в его кабинете. Как только он придет, я уйду и дверь запру, чтобы вас никто не беспокоил. Ругайтесь сколько влезет. Только чтобы помирились! А то убью нафиг.

– Кого? – я улыбнулась.

– Обоих! – фыркнула Светочка, заталкивая меня в кабинет Максима.

Я ждала Громова, сидя на диване, рассматривая окружающую обстановку. Она неуловимо изменилась. А еще я с ужасом учуяла в воздухе тонкий аромат коньяка. И вспомнила рассказ Лены о том, как Максим ушел в запой после ее признания…

А еще я вспоминала, как однажды в Болонье Громов рассказывал мне о своих родителях. Почему я не подумала об этом раньше? Ревнивый отец, который испортил жизнь матери… Теперь я понимала, откуда в Максиме взялась эта ревность. А еще я понимала, что он все-таки не похож на своего отца и справится с ней очень быстро.

Услышав шаги и голос Громова, я вскочила с дивана, нервно разглаживая пальцами несуществующие складки на ткани кофточки. Сердце лихорадочно стучало, слепым котенком тыкаясь в ребра.

Дверь открылась, и вошел Максим. Он замер на пороге, заметив меня, а я с жадностью смотрела на любимое лицо, впитывая каждую черточку… С горечью увидела седую прядь на виске, которой не было раньше, синяки под глазами, скорбные морщинки в уголках губ…

– Я люблю тебя, – выдохнула я, делая первый шаг навстречу. Максим вздрогнул, как от удара.

– Я пришла, чтобы сказать тебе об этом. И о том, что жалею о своем отъезде. И о том, что не простилась. Не выслушала тебя. Прости меня, Максим.

Он медленно подошел ко мне и схватил за руки.

– Это не сон? – выдохнул Громов, прижимая мои ладони к губам. – Пожалуйста, скажи мне, что это не сон!

– Нет, – я покачала головой и улыбнулась. – Совершенно точно – это не сон. И я могу повторить – я тебя люблю. И теперь я даже знаю, когда это началось… С твоего самого первого рукопожатия и слов: «Для меня будет настоящей честью с вами работать».

Ни разу за все время я не видела у Максима такого выражения лица. Полубезумного-полусчастливого. Его глаза светились надеждой и верой в чудо. Так светятся глаза у детей в предвкушении новогодних подарков.

А потом он обнял меня. Уткнулся носом в макушку и прошептал:

– И ты меня прости. За недоверие и за… за грубость. Я так жалею, родная моя. Все, что было со мной в этой жизни, оказалось ненастоящим… И когда я столкнулся с тобой, такой искренней, чистой, умеющей любить, верить, жить и не отчаиваться вопреки всему, я понял, что это такое – любовь. Не к детям, заслужившим ее по праву рождения, а к чужому человеку, к женщине. Я никогда не чувствовал ничего подобного, Наташа… И я никогда не ревновал… раньше. Прости меня за это безумие, за то, что был груб. Каждый день после того, как ты ушла, я ругал и проклинал сам себя. Я не думал, что способен на такое, и мне было противно осознавать это, ведь своим поступком я напомнил себе отца в его безумной ревности к матери. Прости меня, родная… я отчаянно боюсь тебя потерять.

– И ты меня прости за то, что забыла, с кем ты общался в течение двадцати лет. Лена ведь живет ненастоящим, она научила тебя не доверять людям.

Максим посмотрел мне в глаза. Я ободряюще улыбнулась. Взгляд его был виноватым.

– Я больше никогда не буду так груб с тобой, обещаю.

– Я знаю, что не будешь. И не ревнуй. Ты – мой единственный.

Когда он, шепнув «я люблю тебя», поцеловал меня, в душе что-то запело. Тихонько так, но очень радостно. Уже больше четырех лет я не слышала песен в своей душе… И вот, благодаря Максиму они вернулись.

Счастье наполняло меня, бурлило в крови, как пузырьки шампанского.

Мама! Ты видишь? Я смогла!

Я полюбила.

Мы сбежали с работы под радостный смех Светочки. Максим, улыбаясь, тащил меня за собой за руку к машине и, усадив наконец на сиденье рядом, сказал: