Наталия Терентьева - Ласточка

– Нет. Точка.

– Здорово… А почему ты про мать так говоришь? Как-то уклончиво. Не любишь ее? У вас плохие отношения?

– Нет, все хорошо. Только… – Ника сбоку посмотрела на Кирилла. Так хочется рассказать, так хочется, чтобы кто-то стал близким и надежным другом… Но как рассказать о том, что произошло в их семье?

– Осторожно! – Кирилл вовремя подхватил Нику за руку, когда она оступилась и чуть не полетела носом вниз.

– Спасибо…

Он не отпускал ее руку, так и шел, держа за запястье и поглядывая на нее время от времени.

Через некоторое время, когда они вышли на более ровную тропинку, Ника освободилась от его руки и посмотрела вокруг.

– Слушай, боюсь говорить, но, кажется, мы заблудились…

– Нет. – Кирилл остановился. – И что мы будем делать? У нас воды нет, ничего нет, веревки нет…

– Зачем тебе веревка? – засмеялась Ника. – Как Паше? Повеситься, что ли? Плохо, что ребята нас ждут. А так бы можно было просто обратно в лагерь морем прийти. Море… – Ника не очень уверенно показала перед собой, – вон там.

– Подожди… – Кирилл неожиданно обнял ее за шею. – Я… вот…

Ника, не зная, как ей быть, замерла. Он ей нравится… наверно… ей приятно его прикосновение. Но… Это все произошло так быстро… Разве так бывает? Бывает по-разному, конечно… Она не должна сейчас так с ним стоять… Что бы сказал отец? Она вообще ничего никому не должна… Мысли ее скакали, сердце стучало, лицо этого мальчика, которого она совершенно не знала, было слишком близко. Ника видела родинку на щеке у носа, пробивающиеся светлые усы, еле-еле пробивающиеся, не больше, чем у Даши или Верунчика, чуть разные брови, длинные ресницы, и очень красивые глаза, глубокого темно-голубого цвета. Не бывает таких глаз, как будто в них сейчас отражается небо, ясное, утреннее, лазурево-синее…

Ника все же отступила назад, и Кириллу пришлось снять руку. Он отвел глаза, Ника засмеялась.

– Все хорошо!

– Да? – Кирилл неуверенно взглянул ей в глаза.

– Конечно. У меня тоже была игрушка, похожая на тебя.

– На меня? Какая?

– Пупс. Я его звала Сашей. Сначала не вдумывалась, девочка это или мальчик. Потом он стал мальчиком, моим сыночком. А потом девочкой. Я ее наряжала, причесывать нечего было, пупс был лысым.

Кирилл хотел обидеться, нахмурился, надулся, но улыбка сама растянула его губы, и он невольно рассмеялся. Ника тоже улыбнулась.

– Я думаю – почему глаза такие знакомые? Просто на пупса моего любимого мальчик похож.

– Все, хватит! – воскликнул Кирилл. – Я уйду сейчас!

– Куда? – прищурилась Ника. – Один в горы? Мы и так заблудились. Пошли мы как-то в горы… Я и мой пупс…

Кирилл, обижаясь, все равно смеялся, восхищенно глядя на Нику, раскрасневшуюся от быстрого шага, легкую, решительную, неожиданно улыбающуюся каким-то его словам, и он все старался говорить, говорить, все подряд, все, что знал, чтобы снова увидеть ее быстрый веселый взгляд и услышать искренний смех.

Антон помедлил и пошел в ту сторону, куда ему указала монашка.

Жену он узнал сразу. Ровная спина, широкие плечи, горделиво вскинутая голова на длинной шее. Так было когда-то. Сейчас Анна стояла, опустив голову, ниже, чем нужно было для того, чтобы смотреть на шланг. Она поливала из шланга деревья, а смотрела как будто на свои ноги или на что-то, что было под ними. Разглядывала землю. Внимательно, не отрываясь. Антон видел, как вода начала течь от яблони в разные стороны, земля не могла сразу принять столько воды. Затекла Анне под ноги, намочила черные глухие ботинки, в которые та была обу-та в теплый солнечный день. Анна, словно совсем не замечая воды, так и стояла, вытянув застывшую руку со шлангом.

– Аня, – позвал ее Антон, негромко, почти уверенный, что она не услышит. Он увидел, как дрогнуло у нее плечо. Анна отвела шланг и обернулась, не скоро, всем корпусом, вода при этом лилась на траву, попадая ей на ноги.

– Аня, воду выключи или… Давай я помогу… – Антон, не здороваясь, подошел близко, взял у нее из рук шланг. – Где выключается вода?

Анна, как будто не понимая, о чем он спрашивает, молча смотрела на него.

– Здравствуй, Аня, – сказал Антон. – Давай выключим воду, поговорим.

– Хорошо, – кивнула Анна. И ушла в сторону длинного одноэтажного белого здания с маленькими окошками.

Она шла, не оборачиваясь, и Антону показалось, что она больше не вернется.

Вода так и продолжала течь из шланга, Антон перешел к другой яблоне и стал ее поливать, потом к соседней, дальше шланг уже не протягивался. Минут через десять, не зная, что ему делать с водой, он положил шланг так, чтобы вода текла в сторону от дорожки, хотя бы просто на траву, попадая сразу на две яблони, и пошел в ту сторону, куда только что ушла его жена, точнее, женщина, которая когда-то была его женой.

В нерешительности остановившись перед дверью в белое здание, Антон достал телефон и позвонил Нике:

– Дочка, в общем… я тут маму видел…

– Ушла? – кратко спросила Ника.

– Она… Да, но она сейчас придет.

– Не придет, пап, выходи.

– Хорошо. Я скоро.

Антон медленно шел вдоль окон, не заглядывая в них. Может быть, там кельи монашек? Или какие-то помещения, в которые тоже не стоит заглядывать. Что еще тут может быть? Он пробовал читать о монастырях, через некоторое время, когда Анна ушла, но про этот монастырь подробно написано не было. Построен в семнадцатом веке, заброшен в двадцатых годах, ни складов, ни фабрики, ни клуба в нем не было, стоял разоренный, со снятыми крестами, в девяносто шестом началось освоение его заново. Два года назад туда ушла его Анна, чтобы утешить свою боль, которая не проходила и не утихала. Его мать просила сфотографировать монастырь, просто чтобы представлять, где теперь Анна, но Антон решил внутри территории не делать снимков. Он же не праздный турист. Он… Кто он? Родственник монахини. Для всех – брат, а на самом деле муж. А муж – это родственник? Если есть общие дети, то да, родственник. Как-то раньше он вообще о таком не думал. Жизнь шла своим чередом и неплохо шла. Все получалось, и работа, интересная, которая к тому же могла прокормить семью, и прекрасная семья. Сын, дочь… А два года назад все пошло под откос. Почему, за что… Его слабая вера в Бога еще больше пошатнулась. Слов «испытаний по вере и по силам» он не понимал и никогда, наверно, уже не поймет. Жестоко и странно. Значит, кто в Бога не верит, того и не испытывают? Что за ерунда. Тому и испытаний не шлет, тому, значит, по определению живется лучше. То есть, если продолжать логический анализ – не верь, и ни испытаний, ни лишений тебе не будет. Что тебя испытывать, ты и так слаб. Логика и размышления в вере не нужны, а Антон по складу своего ума не может не размышлять и не искать логику. Ну и как ему быть?