Ариадна Борисова - Повторите, пожалуйста, марш Мендельсона (сборник)

Перед глазами продолжало колыхаться только что виденное лицо женщины с сумками, показавшееся пустым, как луна. Ни глаз, ни носа, сплошные щеки. И уже от «щек» мысли побежали по стороннему кругу: щекастая Зоя Савушкина, вернее Ванштейн-Ферштейн, вернулась в село – ее лыжник чересчур увлекся тренировками молодых спортсменок. Отписав квартиру семейной дочери, Зоя обосновалась в отчем доме по соседству с Клавой Иванцовой (Савушкиной). В прошлом году невестка овдовела, взрослые дети разъехались, и старые подруги снова сделались неразлучными.

О Зоиных новостях Василий Игнатьевич от Клавдии и узнал. Встретились нечаянно на улице лицом к лицу, разговорились, ведь и здороваться начали давно. Клавдия поинтересовалась самочувствием Адели. Вздохнула: «Чего нам теперь-то злиться, Вася, жизнь почти прожита. Я вот одна осталась…»

К чему сказала, Василий Игнатьевич не понял. Нисколько не злился на нее ни в молодости, ни теперь, а что Клава злобу до сих пор таила, было ему прекрасно известно. Ребята-механизаторы, с которыми работал, передавали слышанные от жен сплетни, пущенные с легкой руки Клавдии Савушкиной. Ну как передавали – с шуткой, добродушно посмеиваясь над ребяческими промахами Тихонького. Он только удивлялся, откуда умудрялась Клавдия добывать о нем негласные сведения. О случае, например, с наперсточниками, обчистившими незадачливого игрока благодаря его же безрассудству. Никому вроде бы не сболтнул, и Аделя не любительница молоть языком. Тем более о домашних недоразумениях…

При встрече с Клавдией Василия Игнатьевича неприятно задело чувство превосходства на ее румяном лице, что так не вязалось с участливым вопросом об Аделином здоровье. Знакомо изогнув каштановую бровь, женщина кокетливо склонила голову к тугому плечу, обтянутому пестрым шелком. Всем своим видом продемонстрировала, какая она еще крепкотелая и полнокровная, хотя «жизнь почти прожита». Откровенно любовалась собой – и Василию Игнатьевичу предлагала полюбоваться. Он сумел дружески улыбнуться, подавив в горле неожиданный рвотный спазм, вызванный обещанием шоколадного рая в глазах бывшей невесты.

…А скоро появилась у Клавдии с Зоей новая возможность поточить лясы о неурядицах в сильно прореженном семействе.

«Слыхали, что Денис Тихонький открыл сувенирный магазин в торговом центре? Нет, продуктовый не продал, Танька сынку помогла. Помните Таньку Тихонькую? Это та, которая была комсоргом школы, а в десятом всех опозорила – родила неизвестно от кого. Да, Дениса и родила. Сейчас деловая, заправляют с дочерью каким-то большим бизнесом в Питере. А Денис, как крутым себя возомнил, жену бросил и завел полюбовницу. Старую квартиру оставил старой жене с ребенком, сам с девкой в новой… Девка-то? Ясно море – шалава. Вот-вот, и я говорю: неподходящая у Тихоньких фамилия. Прав был дед Володар – малахольные они по материнской родне. Василий-то Игнатьевич что учудил, знаете? Не знаете?! Уволился по собственному! Целых два года еще мантулить до пенсии – и нате вам. Тут всю деревню от безработицы лихорадит, а он думает, что запросто устроится когда захочет. Из-за Аделины с работы ушел. Доктора обнаружили у нее онкологию. Бедняжка вся с детства больная… Жалко, вдруг не выдержит операцию? Если не выдержит, Василию Игнатьевичу туго придется без работы. Хозяйства никакого, помощи от родных не примет – гордый. На что будет жить? Аделина-то хоть пенсию по инвалидности какую-никакую получала… то есть получает…»

Все было, к несчастью, правдой. Девушку Дениса Тихонькие еще не видели, и Катю с Володькой не видели с весны. Аделя начала недомогать летом, может, раньше, но, по обыкновению, не жаловалась. Убирая однажды лишние побеги с огурцов, согнулась, словно живот прохватило. Василий Игнатьевич как-то сразу заподозрил неладное. Отослал жену домой и в беспокойных думах срезал с «пасынками» большую часть кустов. Сочные плети долго валялись в проходе теплицы, хрустя под ногами…

К зиме подозрение подтвердилось. Василий Игнатьевич взял отпуск без содержания, чтобы ездить в больницу к жене без проволочек. Поразмыслив, вовсе оставил работу, ведь после выписки за Аделей понадобится уход. А врачи все тянули с операцией. То одни анализы, то другие, на вопросы отвечали односложно: скоро… немного терпения… ждем результатов.

Василий Игнатьевич недоумевал: каких результатов? Разве при такой хвори чего-то ждут? Томясь неизвестностью, слонялся в опустевшем доме без дела, бездумно пялился в телевизор. Брился у шкафного зеркала, с отвращением разглядывая в нем широкоплечего, дюжего мужика, не властного поделиться со слабой женщиной даже малой частицей здоровья. Потом стоял, куря в ночь, у окна. Мрачное лицо ночи было его, Василия Тихонького, лицом. Ночь дымила папиросы одну за другой и, рыча от безысходности, крыла вслух матом злую судьбу Адели:

– У тебя, сука, совесть есть? Ты что с моей женой сотворила?! Ты мало ее всю жизнь мучила, едрит твою?!

Судьба словно нарочно позволила страшной твари распустить щупальца метастаз в том сокровенном месте, где не дала Аделе выносить дитя. Муж – не кто-то чужой со стороны, а муж! – имел право судить суку-судьбу. Имел законное право, но вот кулаком по оконной раме саданул со всей дури совершенно напрасно.

Каждый раз перед больничной палатой Василий Игнатьевич «репетировал» лицо, а входил – и сердце стискивало холодом.

Чудилось, что жена тает, что внутренний монстр успел сожрать новую порцию ее тщедушного тела. Аделя улыбалась, пыталась шутить, но слова произносила с трудом. Прощаясь до следующего посещения, Василий Игнатьевич с бодрым спокойствием кивал ей из последних лицедейских сил.

Женщина оказалась лучшей актрисой, чем он.

Тихонький ехал домой на автобусе и видел улыбку жены в штрихах заката, начерканных между кронами елей. Нехороший получился с Аделей разговор.

– Плохо, что ты уволился, – упрекнула Аделя.

– Ничего, восстановлюсь. Вот поправишься, и потолкуем.

Она неопределенно усмехнулась:

– Я просилась домой, Вася. Врачи считают, что я не выдержу транспортировки. Серьги в комоде возьмешь, в верхнем ящике лежат. В коробочке.

– Которые мама на свадьбу подарила?.. – Он решил, что Аделя бредит.

– Да. Продашь.

– Зачем?

Она помолчала, отдыхая.

– Деньги же будут нужны, – в хрипловатом голосе мелькнула странная, как будто жалостливая нотка.

– Зачем? – повторил Василий Игнатьевич беспомощно.

– Один не оставайся. Холодно одному.

– Куплю обогреватель, – буркнул он. Обескураженный этим неловким подобием шутки, суетливо подоткнул свесившееся одеяло. – По нашей улице газ собираются вести…

Жена улыбнулась, смежив веки:

– Хорошо.