Джон Шемякин - Дикий барин в диком поле (сборник)

А чтобы люди перестали нести херню на рабочих совещаниях, мы нарядимся. Да хоть бы и в индейцев! И с каждой новой порцией бреда станем снимать с себя по одному предмету одежды. Как вам такой тренинг и мозговой штурм?! Кто у нас тут HR? Вы? Не вы?! А кто?! Вы! Нет, теперь это точно вы! А не вы, вы уже попробовали. Записывайте. Совещание. Индейцы. Или русский народный хор. Успеваете записывать? Вот ручка, бумагу у соседа, ага, ручкой по бумаге, так, получается, вижу. Зря вы скромничали. Значит, переодеваемся и снимаем по одному предмету. Когда через двадцать минут мы окажемся голыми, начнётся разговор по существу. Я обратил недавно внимание на то, что голые люди редко несут околесицу про… про что? правильно – про системы мобильного обжига цистерн со следовым мазутным присутствием! На базе чего? На базе, хором отвечаем, подтолкните Бровкина, на базе полной переработки топливных остатков!

Ведь завораживающе, да?! Машина выжигает что-то чем-то из того, что выжигает! Это же Голливуд! Это Филипп Дик! Это Буковски! Рок Западного побережья! А вас послушаешь – мы сырые поленья в печь корявую суём. И все ваши предложения, что бы нам при этом напевать? Ай-люли? Мне спецэффекты нужны! Взрыв! Слева! Дым! Жар! Перекошенное лицо в кадре кричит «Мама, прости!», гусеницы крошат бетон, цистерны с воем несутся по небу! Раз! Ещё раз!..

А у вас… «В маленькой избушке брат сестру качает…» И это вы выдаёте за прорыв? Больно видеть!..

Иногда приступ противоестественных причин заставляет меня вызывать к себе в кабинет своего, господи прости, ассистента.

Раньше этот ассистент был секретаршей, всеми так воспринимался и, в принципе, был счастлив, как может быть счастлива девочка-гуманоид 152 см роста с четвёртым размером бюста. Мне кажется, что девочка радовалась самой возможности держать равновесие при ходьбе, не балансируя руками.

Когда девочку-гуманоида наша кадровая служба вытрясла из дерюжного мешка на мраморный пол моего кабинета, я не поверил своему счастью. Даже подбежал к мешку и пошарил внутри его сначала левой рукой, а потом, нахмурясь, и правой. Не верилось, что это, в принципе, всё, и больше из мешка ничего не выпадет.

Я чувствовал себя немного обманутым. И потряс мешок, держа за углы, для верности ещё раз. Из мешка посыпалась какая-то ерунда и древесный сор. Больше, стало быть, для девочки в комплекте ничегошеньки не было.

– Это всё?! – с надрывом начал я.

– Всё! – ответила кадровая служба. – Берите это, другого не будет… Ваш коллега Вашенкин хотел и это у нас отобрать, но мы ему не дали, потому как его жена об этом просила.

– Надо мной все будут смеяться! Скажут, вон, посмотрите, идёт такой, а у самого секретарши по полтора аршина!

– Над вами и так все смеются, вы меняете секретарш каждые полгода. Мы надрываемся, потакая вашим необоснованным капризам.

– Разве секретарша-медсестра – это каприз?! – заплакал я, катаясь по ковру у панорамного окна. – Я подорвал здоровье на нашей живодёрне, а в качестве бонуса получаю какого-то зловещего гнома! Я ведь очень долгое время был очень хорошим, мне полагается поощрение… Я перестал пропускать заседания правления, нашёл у себя тот самый договор, из-за которого всю бухгалтерию полгода назад уволили, я снова отнёс домой бильярд!..

Кадровая служба смотрела на меня безучастно. Она ведь тоже была когда-то моей секретаршей.

– Брать будете?!

– А давайте, – начал я сквозь рыдания, – а давайте мы ещё поищем…

– С вами никто не хочет работать, вы плюётесь!

– Я просто так разговариваю. Это темперамент!

– Это не темперамент! Вы плюетесь в сотрудников из трубочки! Вы кидаетесь в них бумажками!

– Я больше не буду! Никогда!.. – Я задумался, а потом махнул рукой: – Никогда!

– Девушка поработает у вас месяц, а потом мы её заберём, если раньше ее не сведут в могилу ваши методы, если она не повесится в психушке или не подожжёт наше офисное здание. Мы пока не можем представить последовательность её действий, но догадываемся о векторе.

Я зашмыгал и посмотрел на гнома. Гном шуршал в углу моей подшивкой «Хастлера».

– Сволочи вы все! – крикнул я. – Гадюки! Дайте хотя бы новый монитор и массажное кресло! Давайте торговаться! Давайте возродим традиции волжского купечества!

– Вы их уже возродили. Посмотрите вокруг себя! Ваше барство ставит нас на грань выживания. Мы вынуждены набирать персонал, останавливая в морозной степи под Сызранью поезда скорого сообщения и выволакивать на арканах обезумевших пассажиров, направляющихся в Москву из Владивостока. Мы разлучаем семьи! Программисты работают в цепях, отдел стратегического планирования сидит на опиатах, рекламщики вспоминают по полчаса, кого как зовут, служба безопасности не успевает предотвращать побеги и перехватывать малявы на волю…

– Я так понимаю, что не будет нового монитора? – поник я у камина, опустив голову на поджатые колени. – Не будет мне нового монитора, не будет!

Прошло с той поры уже два с лишним года.

Секретарша стала ассистентом. А на душе у меня прежняя обида.

Лена, выздоравливай!

Некоторое время буду, вероятно, записывать свои уже подзабытые ощущения от работы.

Конечно, если бы я катал по шатким мокрым доскам тачки с отвальным грунтом весь световой день в ожидании вечерней баланды, то записывать свои впечатления мне было бы затруднительно. В минуты неожиданного отдыха (нормировщика станиной пришибло насмерть или порезали кого из капризного блатного озорства) я бы не кидался к огрызку карандаша и селёдочной бумаге для фиксации пережитого. У меня было бы множество неотложных дел. Я бы мог искать грунь-траву, помогающую при фурункулёзе, или собирал бы в негнущиеся от стылой ломоты ладони водянистую шикшу, обгладывал лишайник на валуне, длинными ногтями прочёсывал швы на робе…

А так как я надрываюсь до кровавого пота по кабинетам со столами из стекла и хрома, с картинами в чёрных рамах на прозрачных думчатых стенах, то краткая минута для рефлексии у меня найдётся.

Вот, например, моя секретарь Лена.

Она очень восторженная девушка. И считает, что в жизни всегда есть место позитиву.

Родом она из посёлка Шлюзовой, а там вполноги жить не умеют! Если веселье, то такое, что шлюзы открывают на всю ночь, и по фарватеру, на пороги, несутся обезумевшие баржи, врезаясь в пассажирские теплоходы. Маленький лобастый буксир ещё пытается отвернуть от неизбежного, команда ещё надеется, вцепившись друг в друга, но зрителям уже всё понятно. Горит разлитая из танкера нефть. Горит и сам танкер, заваливаясь левым бортом.

В Шлюзовом иначе отдыхать не умеют. Звучат песни, визжит гармонь, возносится к небу в чёрных клубах окисляющихся углеводородов колокольный звон. Качаются в верёвочных петлях отец Евдоким и отец Евстихей. Перепуганные цыгане мечутся по переулкам, путаясь в колючей проволоке и разыскивая своих украденных детей. Если в Шлюзовом свадьба, то в небо дополнительно пускают голубей.