Джон Шемякин - Дикий барин в диком поле (сборник)

Теперь вот строят бензозаправку. Уже видели китайцев. Сначала двух, а через день уже шестнадцать.

Радар несколько оттеснён с повестки дня быстротекущим потоком жизни, но продолжает функционировать, олицетворяя собой центр этой молодой вселенной.

Я думаю, что наблюдаю за рождением нового славного города на карте нашей Родины.

Я так уж устроен, что даже в слабом дуновении ветерка обновлений мне слышится скрип поднимаемого ножа гильотины. Всё ведь начинается с малого, говорю я, запирая на ключ дверь чулана, не слыша стоны узников-реформаторов.

Однажды, очень и очень давно, я купил себе плащ из кожи.

До покупки плаща я ходил в удивительном пуховике, сшитом подневольными китайскими старушками, которых по слепоте их и женской непригодности приковали цепями к «Зингерам» в подвальных фабриках Пекина.

Пуховик был прекрасен. В сущности, это был не столько пуховик, сколько перьевик. На третий день носки перья пуховика уверенно сползли мятой грушей вниз, и мой мужественный силуэт несколько преобразился в сторону исконного русского добродушия на вате.

Примерно в таком обличье сидели под хлопьями снега на козлах замерзающие русские извозчики, с нетерпением ожидая неминуемых побоев от загулявших седоков.

Метафизическим плюсом моего гипотетического пуховика были вылезающие из всех его многочисленных швов перья, которые я застенчиво выдёргивал, дивясь их разнообразию. Часть перьев принадлежала, видимо, массово забитым в Китае чьим-то православным ангелам-хранителям, покинувшим белогвардейских хозяев после Гражданской войны. Белые и запах такой…

Однажды я, поднатужась, выдернул из себя перо размером с локоть, весьма пригодное для писания челобитий и духовных стихов при свете приказной коптилки.

Попадались перья и попроще, эти я пускал по ветру, любуясь незамутнённым взором Форреста Гампа на их замысловатый танец.

Так и ходил: с необъятной пуховой задницей, увеличенной накладными карманами, и торчащими из швов лебедиными перьями. Образ спивающегося херувима удачно завершала меховая шапка-имитация. Под шапкой-имитацией подразумевалась псевдоушанка пегого цвета с рудиментарными шнурками, отмирающими в процессе тупиковой шапочной эволюции.

В целом своим внешним видом я был не совсем удовлетворён. Двадцать один год человеку. У человека планы и возможности. Духовный пуховик с православием перьевым меня не устраивал совсем. Сама Эволюция приходила ко мне в образе Ирины В. – первой красавицы курса, и совсем было решилась на реализацию моих устремлений, но тут вылез пуховик, зачастил скороговоркой, проявился по полной.

Поэтому и появился плащ с отстёгивающейся подкладкой. Это был прекрасный плащ. Кожа на него пошла добротная до такой степени, что плащ мог стоять и без меня. Тем более что он был и так до пола. Плащ мог выдержать удар трёхгранного штыка. К плащу прилагалась романтическая пелерина. В этой стоящей дыбом пелерине я, даже если стоял как вкопанный, казался мчащимся в бурю вестником надвигающейся чумы.

Накопление денег на покупку плаща заняло два месяца унизительных подработок и обидного подхалтуривания. Например, трудно забыть, как я, галлюцинируя от отравы, занимался по объявлению дезинфекцией в коммунальной квартире на улице Водников. Отрава не очень брала тараканов, и жильцы с улицы Водников после моего третьего безуспешного антитараканьего визита начали скверными голосами мне угрожать и телесно мучить. Слава богу, новая химия помогла, и вместе с двумя каретами «скорой помощи», отъехавшими от соседних подъездов, куда вела общая вентиляция, отъехали и тараканы.

Под плащ пришлось менять походку, красноватым после тараканьего этапа стал взгляд, поворот головы изменился, прочие привычки и пристрастия претерпели метаморфозы страшного свойства.

Плащ меня поработил. Если в своём добродушном ангельском пуховике я был робким и несколько заискивающим перед обстоятельствами ассистентом кафедры всеобщей истории, то в новом плаще я уверенно претендовал на роль герцога-злодея, собирающего под свои чёрные знамёна всю окрестную нежить.

От природной вынужденной застенчивости не осталось и следа. Только захочешь рассказать студентам что-то полезное и возвышающее нравы, а вот уже стоишь на кафедре, топаешь ногами в лакированных ботинках (плащ заставил) по раскрытому тому Гиббона и над вставшими смоляными кудрями сверкают молнии и кружит вороньё. Сполохи гибели на стенах. Тени Аттилы и Аэция!

Университет мы с плащом покинули без сожаления. И начали строить свои жизни в новом направлении.

О чём многие, конечно, жалеют.

Когда я был просветителем, я ездил по таджикским горным деревням с лекциями. Это у нас такое родовое проклятие: читать проповеди по баракам.

В комплекте со мной по таджикским селениям ехала кинопередвижка с запасом индийских фильмов и грузовичок с резиновыми галошами. Стоя в кузове грузовичка на главной площади, я хлопал галошами и созывал таджикский народ на замечательную лекцию с последующим просмотром кинофильма.

Из динамика на кинопередвижке рвалась индийская песня. Над моей головой вздымались скалы. Всё вокруг было в персиковом цвету.

Приходили все. Потому что галоши раздавались строго после кинофильма. Я за этим следил. Галошами, фильмами с Баччаном и моими лекциями власти отвлекали таджиков от траффика всякого из-за речки и фундаментализма.

Лекции у меня были разнообразные. В основном про международное положение. Для наглядности я возил с собой географическую карту. Географическая карта была с двумя полушариями: Западным полушарием и Восточным полушарием.

Лекции мои пользовались огромным успехом. Это было, конечно, побочным явлением траффика всякого из-за речки. Таджики пробовали то, что перевозили, и как-то привыкли к несколько изменённому состоянию души. А тут и я с лекциями. Многие таджики наверняка считали меня добрым видением, раздающим галоши по списку.

В селении Харшон после лекции ко мне подошёл местный интеллигент. Интеллигент попросил дать ему автограф на книге Д. Рида «Десять дней, которые потрясли мир». Я дал. Подписался просто: «Джон Рид. С надеждой на будущие встречи».

После моей автограф-сессии интеллигент подошёл довольно твёрдо к карте с полушариями, минуту всматривался в неё, держась за лицо руками, повернулся ко мне и с болью спросил:

– Что? Теперь две Земли, да?!

– Вот теперь – да… – с чувством ответил я и протянул интеллигенту две пары галош не по списку и вне очереди.

Приехавший к нам археолог Б-ов успел всё же произнести в конце ужина: «Я хочу рассказать вам древнюю хурритскую легенду…»