Павел Крусанов - О людях и ангелах (сборник)

Эх, Льнява… Помнится, ты сам грозил вспороть мне брюхо и намотать кишки вокруг шершавого ствола. Других пугал, а на поверку самому себе накликал скверную кончину. Ну что, лакейская душа, отведал благодарности той силы, которой льстил авансом? Не будь так безобразно, было б поучительно.

Дальше – больше. Мать-Ольха шла, не размыкая глаз, держась за руку Нестора и что-то беззвучно бормоча губами – не то молитву, не то проклятия, – а впереди, словно бы страшными метками подсказывая путь, открывались нашим взглядам труп за трупом. Вырванные члены, выбитые мозги, обожжённые лица, вспоротые чрева – и всюду кровь, жёлто-красные сгустки, шматы и лоскуты разодранных тел цвета давленой черешни… И тут же – кинокамеры, автоматы, бьющие слоновьей порцией транквилизатора ружья, какие-то тубусы, метающие то ли сеть, то ли кумулятивные заряды, – ничто не пригодилось, не спасло. Теперь я понимал, что означает образ «море крови», как оно, это море, выглядит и какой на нём бывает шторм. И что? Это и есть та сладкая роса на полях зари, где свершится торжество наших белогривых дел, как предрекал Брахман?

Зрелище отвратительное, но я утешался тем, что среди них, растерзанных, разбросанных по земле и развешенных по сукам покойников, непременно сыщется и тип из пещерной кельи – с голосом, как запах горящей урны. Подосланные к нам минёры – его рук дело. А Жёлтый Зверь и наказал… Не зная, как он выглядит, я тем не менее пытался опознать его среди ужасных мертвецов. Гадал: кем из этих мог бы оказаться тот наёмный истребитель? И каждый раз терялся – наряженные в свои тошнотворные смерти, все были хороши… В одном не приходилось сомневаться – мы были на пороге логова.

Странно, что слух наш миновал шум боя. Допустим, крики людей и предсмертное их срамословие на расстоянии нескольких километров лес поглотил, но оружейная пальба?.. Её-то мы должны были услышать в тиши этого онемевшего с перепугу тридевятого царства. Брахман предупреждал, что огнестрельный инструмент в этой охоте нам не поможет, однако выстрелить хоть пару раз здесь кто-нибудь наверняка успел… Своими соображениями я поделился с Князем. Он тоже недоумевал, поскольку даже видел стреляные гильзы. Предположил: возможно, вздыбленное заросшими холмами, пересечённое глубокими оврагами пространство как-то особенно распределяло и гасило звук. Возможно, деревья в страхе сами всасывали, как панель из пробки, каждый шорох, чтобы сплочённей чувствовать себя в тиши и ближе быть друг к другу своею деревянною душой. Возможно… всё, что угодно, с учётом неведомой природы Зверя, за которым явились сюда те, кто так беззвучно нашумел.

– Мы, между прочим, явились аккурат за ним же, – вполголоса напомнил Князю я.

– Что ж, утешься, – Князь внимательно смотрел по сторонам, – твой предсмертный вой соотечественники не услышат.

И тут Брахман вновь замер. Впереди, вверх по склону лощины, стоял огромный дуб. Я пригляделся – ствол его был изборождён свежими царапинами, продравшими толстенную кору до светлой древесины.

– Вот он, – чуть слышно прошептал Брахман.

И Жёлтый Зверь возник.

Мгновение назад его здесь не было, и вдруг – он есть. Как описать его? Ничего подобного не отыскать и в нашем с Нестором атласе, а там – чего только не увидишь. Мать-Ольха права: для отражения кошмара из делирия нет в арсенале разума ни сил, ни средств. Зеркало ума мутнеет, воля гаснет, сознание течёт и оплывает, словно тающий пломбир… Сгусток ужаса величиной во всю вселенную мерцал пред нами на вершине склона, умещаясь в песочного цвета гибком, крепком, быстром теле размером с княжеский рыдван. Нет, пожалуй, меньше. Именно так: мерцал – не изменяя естества, он, как Протей, всё время ускользал из образа, будто все лики страхов послойно собрались в один бутон и, раскрываясь, проступали друг за другом лепестками обморочных видений. Возможно, именно это качество несчастный Цезарь Нострадамус некогда поэтично нарёк чёрным пламенем гривы .

Признаться, я впервые воочию наблюдал столь буквально сбывающееся пророчество. Можно ли считать это везением? Не знаю. Видит Бог – не знаю.

Одихмантий выстрелил – бабах! Не целясь толком, торопливо, выстрелил и я – из двух стволов, как лох последний, как кулёма. Отдачу «магнум» выписал что надо, похоже, я ушиб плечо. Князь, умница, бывалый зверолов, не торопился, выжидал – хотел, наверное, понять, где же у этой гадины слабинка. Ещё – Рыбак… Производя паскудный, мерзкий свисторёв, он крутил и крутил на своём череполоме ручку.

Жёлтый Зверь меж тем стоял на месте, чешуйчатый хвост с шуршанием змеился по земле, и вдруг – его, страшилища, не стало. Он исчез – просто выпал из глаза, как сор, как горькая слеза. Одихмантий чертыхнулся; Князь, подняв карабин, присел у толстого ствола, словно по-прежнему считал, будто добыча не он, а тот , мерцающий чёрным пламенем гривы, и надо стараться его не спугнуть; Рыбак заволновался, озираясь, – гадкий звук его трубы, ноющей, как больной зуб, взмыл в небеса, угрожая приличного размера ангелам. Тут белый ворон гаркнул, разгоняя морок, и мы увидели: Жёлтый Зверь, щетиня иглы, обсыпавшие по краям его поганую ощеренную морду, всё там же, где и был. Подобно призраку, без следа рассеявшись, он вновь во всей своей пугающей телесности возник. И в этот миг – я не поверил – Брахман, наш жрец, наш провожатый, твёрдым шагом направился вперёд, к нему . Вот так затея! Самого меня едва держали ноги…

Надо сказать, как только я увидел Зверя, мне показалось, что пространство как-то изменилось, приобрело иное качество, – так слепой, должно быть, чувствует чередование тени и света, сменяющих друг друга на его пути, – однако более сокрушительные треволнения затмили этот мимолётный отклик чувств. Теперь же я снова ощутил каким-то потаённым, резервным органом, что мы переступили грань и оказались в пределах некоего перерождённого пространства – на вид ничто не прибавилось и не исчезло, мир в его пределах оставался вроде бы всё тот же, но в чём-то всё-таки уже не тот. Хотя бы потому, что тут был Жёлтый Зверь – возможно, причина и источник всей метаморфозы. Брахман, полагаю, понимал ситуацию лучше и действовал сообразно правилам этого зачарованного места.

Он приблизился к Жёлтому Зверю шагов до шести (Рыбак, забыв о своей трубе, от которой, как и от наших ружей, не было никакого толка, не отставал от Брахмана, готовый отдать за полковника живот, если не выйдет из супостата выбить душу) и, не сводя с чудища глаз, словно магнетизируя его, махнул нам понизу рукой, дескать, подтягивайся, братва. Какая доблесть! Беспримерно! Былина! Богатырская застава! Стараясь не упускать боковым зрением из вида Брахмана, Рыбака и Зверя, я огляделся. Князь встал из-за ствола и, с карабином наготове, осторожно, хоть и вполне решительно, пошёл на зов. Подчистив свой запас проклятий, Мать-Ольха тоже шагнула вперёд – осанка её была гордой, лицо тревожным, а глаза пылали так, как в те минуты, когда она намеревалась казнить очередного обормота за то, что тот преступно не оценил какое-нибудь из выстраданных ею совершенств. И потом, кто, кроме неё, мог вступиться за деревья, которым тоже от когтей чудовища досталось? Одихмантий и Нестор, переглянувшись, двинулись за ней – Одихмантий немного посерел и как-то странно улыбался (похоже, он не ожидал, что человеческая глупость выглядит именно так), Нестор же, вцепившись в лямку рюкзака, всё что-то бормотал в густую шерсть роскошной бороды. Заражаясь неустрашимостью братьев, я бросил бесполезное в моих руках ружьё и, едва разгибая колени, двинулся следом.