Стелла Прюдон - Счастье Конрада

Вернувшись в ГДР, Карл-Хайнц уже начал забывать об этой истории, как вдруг получил письмо из Кёльна. Моника сообщала, что беременна – от него. Но ещё хуже было то, что обо всём узнали её родители. Если бы не они, Карл-Хайнц настоял бы на аборте и тайком бы всё устроил. Но её родители, правоверные католики, и думать не хотели об аборте. Они решили, что их дочь должна родить и сразу же отказаться от младенца в пользу одной из многочисленных бездетных пар, ожидающих своей очереди на ребёнка. Спустя несколько дней после письма от Моники он был вызван к директору школы, который, тряся какой-то бумагой, грозил ему катастрофическими последствиями за «растление школьницы из ФРГ»:

– Как вы могли так опозорить нашу школу, нашу страну перед товарищами из ФРГ?! – кричал, разбрызгивая слюну, директор. – Вы опозорили не только себя и эту девочку, вы нанесли огромный, непоправимый ущерб нашей стране!

Дело замяли, но Карл-Хайнцу пришлось оставить насиженное место в Берлине и перебраться в провинциальный Альтенбург, где ни о нём, ни о его дурном поступке никто не знал. За ним в Альтенбург приехала располневшая Моника, которая отказалась отдавать ребёнка чужим людям и потребовала, чтобы Карл-Хайнц женился на ней как можно скорее, чтобы ребёнок родился в законном браке. Мать рассказывала Конраду эту историю сотни раз, но каждый раз Конрад расспрашивал подробности с таким интересом, как будто бы впервые об этом слышит:

– А как папа отреагировал на твоё появление?

– Он сказал, что ему не нужен ребёнок.

– А ты?

– А я ответила, что тогда рожу ребёнка для себя, и попросила его просто жениться на мне, а потом, если захочет, развестись.

– А он?

– Он сначала отказывался.

– А потом?

– А потом сказал: «А чёрт с тобой!» – и согласился.

– А почему вы не развелись?

– Привык он ко мне и смирился с моим… с нашим существованием. А я подумала, что ребёнку, то есть тебе, нужен отец, поэтому и не настаивала.

– А почему отец нас не любит? Может быть, нам было бы лучше вдвоём, без него?

– Может быть, и так, да поздно уже что-то делать. Куда я пойду с тобой, больным? А у отца квартира есть как-никак. Со многими вещами, сынок, надо смириться, когда ничего не поделаешь.

Карл-Хайнц не любил ни Конрада, ни его мать, которая, как он утверждал, разрушила его карьеру. Воспитанием сына занималась исключительно Моника. Участие Карл-Хайнца ограничивалось несколькими минутами по воскресеньям, когда Моника уходила в церковь. Будучи коммунистом, Карл-Хайнц хотел воспитать и в сыне патриотический дух, поэтому заставлял его учить гимн Германской Демократической Республики. Заспанный Конрад умывался, одевался и пел:

– Да проснись ты, наконец! – кричал отец и, по учительской привычке, бил линейкой по столу. – Проснись и пой радостно, с достоинством! Не абы что поёшь, а гимн своей Родины!

Отец начинал махать линейкой, словно дирижёрской палочкой, а Конрад откашливался и продолжал:

Только спев гимн ГДР без единой запинки, Конрад имел право позавтракать.

Мать ничего не знала о ежевоскресных пениях сына, а если бы узнала, устроила бы скандал. Она лелеяла мечту о том, что выросший Конрад пойдёт в политику и, если повезёт, станет канцлером ФРГ. Вот тогда они заживут счастливо. Ещё будучи школьницей, Моника думала о политической карьере, но, когда она забеременела и уехала в ГДР, её мечтам пришёл конец. Ни о какой политике в этой стране ей, уроженке ФРГ, нельзя было и мечтать. Единственной её надеждой был сын, которого она и назвала в честь своего кумира – первого послевоенного канцлера ФРГ Конрада Аденауэра, который, как и Моника, был родом из Кёльна.

– Обед готов!

Услышав голос матери, Конрад понял, что та по-прежнему злится на него. Ещё никогда ему не удавалось избежать маминого гнева, и Конрад понимал, что всё только начинается: в ближайшие часы, а может быть, даже и дни мать будет всем своим видом показывать, какую обиду он ей нанёс. От этой мысли закружилась голова и вспотели руки. Он не хотел обидеть мать, но как быть? Если он расскажет о Наде, она всё испортит. Но она уже увидела Надю в Фейсбуке и теперь будет внимательно следить за ней. Обдумывая ситуацию, Конрад понял, что единственное, что можно сделать сейчас, – это раскрыть часть правды, скрывая суть.

Помыв руки, Конрад робко вошёл на кухню и встал в дверях. Мать была в фартуке и ходила взад-вперёд по их маленькой кухне. Резкими движениями, создавая грохот, она ставила на стол тарелки, так что те, ударяясь об стол, производили угрожающие звуки, как бы выкрикивая:

– Тарелка!

– Стакан!

– Вилка!

– Нож!

«Нож!» Конраду показалось, что в фартуке у мамы был нож.

– Мама! Почему у тебя нож в фартуке? – спросил Конрад.

Мать фыркнула, грубо стянула фартук и бросила его на пол. Конрад поднял фартук и заглянул в карман. В нём не было ножа, но были какие-то таблетки.

– Мама, что с тобой? – встревоженно спросил Конрад. – Ты плохо себя чувствуешь? Ты заболела?

Мать ответила не сразу. Сначала она налила себе стакан воды, выпила её залпом и села, обхватив голову руками.

– Я не хочу тебе ни о чем рассказывать. У тебя же есть от меня секреты, вот и у меня секреты, – уставшим, поникшим голосом произнесла мать.

– Мама, у меня нет от тебя секретов! – взволнованно ответил Конрад.

– Да? Тогда почему ты не хочешь говорить мне, кто такая эта Надья?

– А! – как будто внезапно всё поняв, произносит Конрад. – Надя! Так это же подруга Михаэля Янзена! Она журналистка из Москвы, Михаэль попросил меня дать ей интервью!

– Журналистка? Подруга Михаэля? Ты не врёшь?

– Ну нет, конечно, мама! Как ты могла подумать! Хочешь, спроси сама у Михаэля!

– Ну ладно, давай ешь, остывает.

Конрад послушно взял в руки вилку и нож и стал есть пюре с рыбой. Надеясь, что ему удалось спрятать от матери главное, он добавил: