Ариадна Борисова - Всегда возвращаются птицы

– Жил я в городе Москве, говорил на букву «г»: «Генка, гад, гони гребенку, гниды голову грызут!»

Сдерживая смех, Иза похватала посуду, фартук и убежала в кухню.

Она почему-то не сомневалась, что макароны получатся у нее пусть не по-флотски, но по-семейски «браво», и как же потом упрекала себя за самонадеянность! Оказалось, макароны отваривают, прежде чем жарить. Без пропущенной процедуры они потемнели и сделались костяными.

Лариса всплеснула руками:

– Бачьте, шо вона, тундра, з макарон зробила – сэмэчки!

– Дикуюсь я на тебя, повариха ты непутевая, – вздохнула Ксюша. – В магазин, что ли, ходила?

Пришлось сказать об особенном дне. Ксюша взялась сама приготовить стол. Девчонки, «дикуясь», наблюдали за ее ловкими руками. Изящные Ксюшины движения напоминали обряд, вещи оживали и перемещались в руках с доверчивой легкостью. Раз – начался счет с облитого жидким тестом дна сковороды, на цифре семь подрагивающая, словно в танце, сковорода встряхнула пылающими чугунными плечиками, и подрумяненный диск перевернулся. Десять – и на тарелку мягко лег испекшийся блин.

– Бабушка нас так до десяти считать учила по кухонной арифметике. «Нуль, – говорила, – не дырка от бублика, нуль означает рождение и солнце. С десятки новый круг зачинается». А взять, к примеру, шаньги. Толченую черемуху для них вываривают в молоке с медом до творожной мягкости, но главное – тесто. Чтобы оно вспушилось и залоснилось, его сто раз об стол бьют. Вот те сто – тесто. Стол, говорила бабушка, тоже от слова «сто» и «стоять». Ять значит «есть», отсюда «столешница». Сто – число хлебное. Без хлеба стол пустой, с хлебом стол – престол. Хотя счет у хлеба другой. Сколько дней в году – столько с тестом обнимаются руки. Можно больше трехсот шестидесяти пяти, но не меньше. Это чтоб ни одного дня не голодал в семье никто. Умелая хозяйка вслух не считает, счет в душе у нее сам живет. Не собьешь, даже если отвлекётся, такая сила в привычке… Правильно испеченный хлеб – святой, целебный. Бабушка хлебом головную боль лечила: привяжет к вискам по горбушке – и все проходит.

Скоро в тарелке подросла внушительная стопка блинов. Каждый в хрусткой обводке, в серединах нежные масляные кратеры и золотые веснушки. Не блины, а солярное совершенство, хоть хоровод заводи.

– Мучица осталась, – задумалась Ксюша. – Сделать запеканку по рецепту Эльфриды Оттовны?

– Немецкую?

Ксюша засмеялась:

– Антифашистскую! Яичко бы надо. Сгоняешь в магазин? – подмигнула Ларисе, пошепталась с ней о чем-то…

Талантливые руки с изумительным проворством скатали желтое яичное тесто, припорошили мукой полупрозрачный пласт и закрутили наподобие рулета. Нож замелькал быстро-быстро, отделяя спиральки лапши. Тончайший серпантин полетел в кипящую воду и почти тотчас всплыл волнистой бараньей шапкой. Заскворчали в комбижире мелко рубленные кубики ржаных лусточек. Лапша с влажным вздохом откинулась в дуршлаг, оттуда – в сковороду, ложка смешала ее с хлебными кубиками, кольцами лука, руки притрусили тертым сырком… Пока совершалось это священнодействие, Ксюша рассказывала:

– Избы в нашей деревне крашены снаружи, как и снутри, наличники на окнах кучерявые, ворота в петухах и цветах, ходи – любуйся! По весне в огороде снежно от черемухи. Вызреет, налопаемся, помню, до оскомы и по-большому сходить не могем – крепит черемуха… Соскучилася я за своими. А малая вставала на городьбу – крынки раздвину и вдаль на горы смотрю. Тянуло куда-то, как тятю к австралам. Мама тревожилась за меня. Одна знакомая бабка перед смертью вот такоже места себе не находила, шлялася по домам без памяти. Болтали, колдун спортил.

– Колдун?

– Через избу от нас бобылем живет. Не из семейских, приблудный. Сад держит с облепихой, ранетом, все как на дрожжах у него растет! Ранет на повидло пускает, облепиху – на лечебное масло и продает где-то.

Ксюша поставила сковороду с красивой горкой в духовку.

– Раз парни вздумали навестить его плоды-ягоды ночью. Залезли на забор, и вдруг как пошел свист-то из сада нечеловечий! Будто с горлышка бутылки свистели, да не с одного – оркестр! Зареклись с тех пор лазить.

– Разве на свете еще есть колдуны?

– А сосед, думаешь, кто? Тятю нашего парализовало, так мама до сих пор на соседа думает. Не просто он колдун, человек худой. Обидится на кого, позавидует либо и порчу насылает. Не знаю, что ему тятя сделал, но в один день отказали у тяти ноги, и язык стал косный. Приеду, бывало, на солнышко тятю вынесу, он давай петь: «А-а-а-а!» Песня без слов… Люди с калиток говорят: «Никола запел! Знать, Ксюха от своего отпросилась».

– От кого «своего»? – удивилась Лариса.

Ксюша помолчала, вытерла ладонью бисеринки пота на лбу.

– Посухарилась я с одним, лето с ним жила, свадьбу хотели играть… Осенью к Эльфриде вернулась.

– А жених?

– В тюрьму посадили.

– За что?!

– Верующий был, из «темных». Они в крещение не в воду ступают – песком посыпаются… Но хороший был человек, очень хороший. Вот только забрали его в армию. Резко так, обое мы опомниться не успели. Забрали, а он убег.

– К тебе?..

– Просто убег. Армия – это ж выучка на войну, на человечье убийство. По вере евонной нельзя, а по закону выходит – дезертир. Ездила я к нему. «Другого ищи, – сказал в окошко с решеткой, – нам с тобой не судьба». Не захотел по-хорошему свидеться. Почему – не знаю. Разлюбил, могет. Ну, поплакала я… Дальше живу. А что делать станешь? Не судьба.

Ксюша принюхалась, заглянула в пыхнувшую жаром духовку:

– Готово! Рушник скорей давайте!

Лапшевая горка подернулась золотистой соломенной корочкой. Умопомрачительный дух горячей запеканки вырвался в коридор. Ксюша понесла сковороду в комнату. Запела:

Изу растрогал немудреный подарок девчонок. Бегая в магазин, Лариса купила где-то чудные шпильки, украшенные прозрачными голубыми бусинами. Они подходили к цвету Изиных глаз и смотрелись в закрученной на затылке косе, словно крупные капли дождя.

Только сели за стол, как кто-то деликатно постучал в дверь.

– Не завалялась ли у вас, случайно, корочка хлеба? – всунулось лицо Андрея, облагороженное таким застенчивым выражением, что девушки засмеялись.

– Заходи, комик, – вздохнула Лариса, выдвигая ногой табурет из-под стола.

– Извините, я не один…

Это было чересчур.

– Ресторан нашел, – в легком бешенстве прошипела Ксюша. – У нас тут свой праздник, никого не приглашали!

– Свадьба, поминки? – ухмыльнулся Андрей.