Ариадна Борисова - Весь апрель никому не верь

– Ух ты.

Робик как-то странно напрягся и покраснел:

– …и она ушла!

– Великанова?

– При чем тут Великанова? – скривился он. – Элька ушла и никогда не простит. Скажи, что мне теперь делать?

– Ваш брак с Элькой все равно бы не удался.

– С чего так решил?

– Только придурок женится на девочке, с которой в детстве писал рядом во дворе.

Робик вдруг лучезарно улыбнулся, но явно не детскому воспоминанию о дворовых пометках. Краем глаза Матвей уловил трепетное движение слева у стойки и обернулся. Две юные девушки чирикали с барменом, поглядывая на зал шальными глазами. Их стройные ножки (Александр Сергеевич, ау!) в прозрачных колготках привлекли даже оценивающие взоры гомосексуалистов. Робик же сиял вовсю, разве что не делал радушных пригласительных жестов. Значит, и вечная любовь слабнет в невостребованности…

Девчонки затолкали по паре банок пива в карманы курток и смылись. Безутешный Робик вздохнул:

– Элька проходит мимо, будто я невидимка, и, если б я начал отплясывать краковяк, она бы на меня не взглянула.

Приятный женский голос спросил:

– Здесь не занято?

– Нет. – Матвей обомлел, уткнувшись глазами в необъятный бюст. Эта мега-грудь в мега-декольте, поддержанная брюшком в колбасной перетяжке, спокойно могла бы стать предметом выигрышного спора на установку дюжины рюмок, как на подносе. Сквозь полосу навымника и сиреневый люрекс блузки дулами вперед выпирали два могучих соска.

Хозяйка невероятных сисек замахала рукой:

– Сюда, девочки!

Лавируя между столиками, к ней ринулись две представительницы клуба «Кому за» в кондиции «заусило». В них тоже было гораздо больше тела, чем полагается человеку, но в рамках приличного.

Женщина опустилась на свободное место с высоты пятнадцати каблучных сантиметров и с видимым облегчением возложила на край стола свой анатомический рекорд. Как же, должно быть, тяжко носить такое бремя в гору! Альпинизм чистой воды.

Следовало бы любезно удалиться, а Робик сидел как приклеенный. Матвею захотелось пнуть его под столом. Пока он сомневался в адекватности друга, тот с непринужденностью заправского повесы сделал женщине сомнительный, но искренний комплимент:

– Вы прекрасны, как стеллерова корова!

Он ей польстил. Блеснув черничными глазками, женщина похвалилась:

– Это все натуральное.

– А я думал, Силиконовая долина, – признался Робик.

– Если что, меня зовут Наташа.

– Очень приятно. Я – Роберт, – произнес он, тщательно напирая на «картавую» букву.

Товарки Наташи, еще не успев плюхнуться на стулья, отозвались: «Вера», «Ирина», и Матвей назвал свое имя под их реплики о списке меню. Робик снова заказал по сто.

Женщины поедали сочные фирменные бифштексы, запивая их красным вином, как чаем, и обсуждали подругу, вышедшую замуж за иностранца. Ирина вздыхала: Родина, конечно, не муж, с ней не разведешься, но как же иногда плохо у нас, и как хорошо подруге там, и как было бы хорошо, если бы они тоже там жили хотя бы восемь месяцев в году.

– Хватит, – презрительно оборвала Вера. – Была я у нее, и что? В холодильнике пусто, в туалете нарезанная конторская бумага вместо рулончика, исписанная вся. Жмот этот Йохан… Вот вы, Роберт, вы – жмот?

– Не жмот, – замотал он головой. – Я – врач.

– Врач? – обрадовалась Ирина.

– Доктор Ватсон, – подтвердил Матвей.

– Скажите, доктор, а вот если у меня, к примеру, голова с утра болит, аж разламывается, значит, у меня…

– Значит, у тебя бодун, – перебила Вера со свойственной ей, очевидно, бесцеремонностью.

– Вы, Матвей, тоже врач?

Он зачем-то соврал:

– Журналист.

– Оу, – красиво нарисованные глаза Ирины скользнули по нему с интересом. – Летом я была в Москве, и мне предлагали журналистский диплом в метро.

– Жаль, что не купили. Сейчас бы вместе работали в газете.

– Ой, – встрепенулась, чуть привстав, Наташа, и грудь ее душистым облаком заколыхалась перед Матвеем. – Ой, девочки, гляньте, лисий хвост опять здесь!

– В прошлый раз он налакался, прицепил к заду свой шарф и танцевал так весь вечер, – пояснила Вера, испепеляя взглядом компанию геев. – Перед мужиками хвостом вилял, педрила.

– Человек неправильной ориентации, – поправила Ирина, стыдливо возя вилкой по тарелке кусочек бифштекса.

– Роберт, вы как относитесь к голубым?

– Я к ним не отношусь. Я – идеальный мужчина. Натурален и моногамен.

– Тоже любви ждет, – посочувствовала дезориентированному «хвосту» Наташа.

– Это не любовь, – процедила Вера сквозь зубы.

– А что это?

– Блуд, разврат и дискриминация женщин.

– Ну да, ну да, – согласилась Наташа, – столько педиков развелось, не продохнуть… Давайте за настоящую любовь выпьем?

Матвей не ожидал, что за какие-то считаные минуты всех их полюбит – Веру, Ирину, Наташу. Ему захотелось слепо прильнуть к великой груди имени Гиннесса, зарыться в ее холмах и окунуться в плывучее тепло. Очевидно, проснулась эмбриональная память. Та же память, кажется, пробудилась и в Робике. До Матвея долетали его глубокомысленные рассуждения о единой сущности полов. Добрая Наташа сердечно внимала пьяному бреду.

– Женщина – это мужчина наоборот. Фаллос – та же вагина, только наизнанку…

Матвей сокрушался, какой же доктор Ватсон вырос качок. Как теперь человеку, не привычному к альпинистскому снаряжению, заволочь этого дурня в гору четвертого этажа?

– Вам хочется фрикций? – бормотал Робик. – Их есть у меня…

– Мне хочется колы, – сказала Вера. – Сушняк давит, пойду колы возьму.

– И мне возьми, – попросила Наташа, жалея тревожить сонную голову.

– Почему она со мной так поступила? Я же люблю ее, – пролепетала голова.

– Все будет хорошо, вот увидишь, – матерински утешала Наташа.

– Но женщина должна быть женщиной, а мужчина – мужчиной. Ненавижу средний пол…

Отключившись совсем ненадолго, Матвей очнулся не на вожделенных холмах, а в гуще непонятной свалки. Все кругом тряслось, в глазах мельтешили мохнатые оранжевые сполохи. Не успел он понять, в чем дело, как незнакомый человек в черном костюме с позументами болезненным приемом заломил ему руки за спину и пинками погнал к двери. Ударивший в лицо снег со всей достоверностью убедил Матвея, что это не сон. Рядом у крыльца приземлился Робик, и вслед за ним «лисий хвост».

Окна отбрасывали на снег светлые искрящиеся прямоугольники. В памяти сохранился молочный цвет притягательной груди. Немного отдохнув в сугробе, Матвей встал и помог подняться Робику. Удрученные жизнью, но целые и невредимые, они вернулись в стадию, предшествующую «зюзе».

– Что случилось? – поинтересовался Матвей у оппонента, судя по всему.

– Я не терплю оскорблений, – гордо заявил тот.