Дмитрий Липскеров - Леонид обязательно умрет

– Здрасьте, – пронеслась по коридору Ксанка.

Се-Се не расслышал приветствия, а Катька коротко напутствовала гостью.

– Ты предупреди ее, чтобы не орала ночами! Выселим на сто первый километр!

Шкелетина в ответ даже не удостоила чернь поворотом головы. Грохнула толстенной Юлькиной дверью.

Она лежала в несвежей постели, уставив свои чистые глаза в потолок с лепниной, сохранившейся с дореволюционных времен.

Ксанка не ругала ее, не увещевала взять себя в руки, просто пробасила коротко:

– Рассказывай!

И она все выложила. Бесстрастным голосом.

Поведала зачем-то о подполковнике с голубым стеклянным глазом, о расстрелянном Пашке и о гэбэшнике Антонове, которого ненавидит, но по-бабски без него не может, такого у нее не было, она даже блюет от кайфа.

Ксанка здесь немного удивилась, но вида не показала. В ее сексуальном опыте подобного не имелось.

– Он в КГБ работает, – повторила Юлька.

– Радостно, – резюмировала Ксанка, закурила длиннющую «Яву-100», за секунды наполнив комнату клубами дыма. В нем, седом, тотчас заиграло солнце, выскользнувшее из-за зеленого церковного купола.

Юльке от вкуса табака, от Ксанкиного запаха чистого тела, смешанного с французскими духами, которые где-то умудрялся раздобыть Чармен, от солнечного луча вдруг стало чуточку легче, она даже улыбнулась, но здесь рвотный позыв заставил ее тело метнуться, выворачивая желудок наизнанку.

Ксанка за мучениями подруги наблюдала со спокойствием отлично просоленной селедки. Прав был Се-Се… С удовольствием затягивалась сигаретиной, пока не скурила третью до фильтра… Здесь Юльку отпустило. Она отвалилась на мятые подушки и тяжело дышала ртом.

– Собирайся! – скомандовала Ксанка.

– Куда?

Губы бледные, в глазах слеза.

– Там узнаешь!

Сопротивляться Юлька была бессильна. Ксанка ловко подтянула на нее чулки, прочно закрепив их на поясе… Свитер поверх голого тела… Юбка чуть мятая… Туфли…

А на улице, на всякий случай, дожидался в надраенной до блеска «Победе» Чармен.

– Давай к Равиковичу! – опять скомандовала Ксанка, когда они с Юлькой уселись на мягкий автомобильный диван.

– Конечно, – не вдаваясь в детали, согласился Чармен.

И они поехали по утренней Москве, под звуки радио, на котором вместе работали, слушая радостную программу «С добрым утром!», надеясь, что утро действительно окажется добрым и радостным, что их молодость все победит! Во всяком случае, их с Юлькой молодость. Чармена в расчет никто не брал. Чармен сам все рассчитывал.

Равикович оказался гинекологом-частником, открывшим дверь только после условного стука и пароля, состоявшего из малоизвестного словосочетания – «гипоксия плода».

Чармена с собою не взяли, да он вовсе и не стремился общаться с человеком с носом, очень похожим на его собственный.

Ксанка недолго шепталась с тайным знатоком по женской части. Равикович пару раз кивнул в знак согласия, а потом с удовольствием растянулся в улыбке, демонстрируя великолепные зубы. У гинеколога имелся знакомец стоматолог, он врачевал на дому дантистову жену, получая взамен великолепный рот.

– Места по вашему профилю, – улыбался дантист, шуруя зеркальцем, – и места по моей специальности – чрезвычайно похожи!

– И частенько они служат одному и тому же! – поддерживал шутку Равикович.

В каком-то году в России назовут такой обмен услугами бартером.

Безусловно, Юлька в своей жизни уже не раз посещала гинеколога. Но случалось это всегда в районной поликлинике, и хоть врачом была женщина, что являлось плюсом для комфорта, но остальное – кресло, обтянутое потертым тысячами женских задниц коричневым дерматином, с рогатками для ног с облупленной краской, а самое главное, инструментарий, ужасающий на вид и запредельно холодный, как будто его специально выдерживали в морозильной камере… Все вышеперечисленное было нестерпимо ужасным.

У Равиковича женская медицина оказалась обставлена совсем по-другому. На стенах кабинета – картины, да все вычурные какие-то, абстрактные; диковинные цветы в глиняных горшках, своей пестрой зеленью делающие гинекологический кабинет похожим на место, откуда космонавты выходят на посадку в ракету.

Кресло казалось совершенно новым, и не с кожзаменителем каким-нибудь, а с самой натуральной лайкой.

– Зачем? – искренне не понимала Юлька.

– Не помешает! – тоном, не терпящим отказа, объявила Ксанка.

– Я – здорова!

– Садись!

Равикович не совсем понимал, что происходит, но ко всякого рода ситуациям привык, а потому спокойно ожидал.

– Ну, глупости! – не сдавалась она.

– Ты же изблевалась вся!

– Не сифилис же у меня!

– Там посмотрим!

Равикович поморщился – как профессионал знал, что от сифилиса не тошнит, даже в третьей стадии. По его части могло тошнить лишь от одного.

От слова «сифилис» Юлька немного испугалась, сопротивляться перестала, но застеснялась Равиковича, понимая, что придется сидеть курицей перед незнакомым мужчиной, пока тот будет исследовать врата в ее женское естество. Ладошки непроизвольно сложились внизу живота.

– Я здесь – не мужчина! – улыбнулся Равикович, угадав стандартные стеснения пациентки. – Я – врач! У меня, голуба моя, тридцать лет практики, и, уж поверьте, я видал столько женских прелестей, что предпочел бы быть астрономом и глядеть в телескоп. В космосе всегда что-то меняется, а вот… Там все, как Господь создал!.. Вот там вот, – он указал чистым до розового цвета пальцем на старинную, раскрашенную японскими цветами ширму, – ВОТ там вы можете приготовиться…

Она сдалась, Ксанка ей подмигнула на храбрость и вышла из кабинета.

Руки у Равиковича оказались потрясающими. Это были руки именно врача, а не мужчины – деликатные, старательно обходящие зоны, прикосновения к которым могли бы вызвать неприятные ощущения, а также не прикасались к местам, не имеющим к осмотру никакого отношения.

Инструмент оказался теплым, нагретым под температуру тела так, что она почти не ощутила ввод зеркала, и через пять минут сидела уже совсем расслабленно, отвечая на дежурные вопросы гинеколога.

Она сама удивлялась, что не стесняется совершенно незнакомого мужчины и отвечает ему на самые интимные вопросы запросто. Когда были первые месячные, на какой день наиболее болезненно проходят ныне, когда лишилась девственности, чем болела из общих болезней?.. На все ответила правдиво.

– Вы, Юлия Ильинична, – беременны!

Зародыш, к которому почти вплотную подобралось гинекологическое зеркало, почти кричал от ужаса, хоть ярко выраженное философское начало в нем пыталось увещевать, что если даже случится аборт, то это лишь мгновение перехода из одного вида сознания в другое, и только. Чего паниковать!.. Все понимал крошечный, но в панику впал очевидную, хотел было пустить яды для защиты, но ужас лишил его даже параллельного сознания.