Дмитрий Липскеров - Леонид обязательно умрет

Он, как и водитель Валера, подумал о вошедших, что лилипуты – совсем как дети.

– Здравствуйте, – батюшка ощущал себя Гулливером. – Иван Самойлович.

– Очень приятно, батюшка, – ответствовал Леонид. – Леонид Павлович. А это – Мария.

– Здрасьте…

– Что привело вас в столь поздний час?

– Любовь, батюшка, – тихо произнес Леонид.

– Отрадно слышать, отрадно… Мало кто сейчас с любовью в церковь приходит! Мало…

– Обвенчайте нас!

Леонид попросил об этом тоном почти приказным, будто выстрелил просьбой, так что батюшка Иван Самойлович вздрогнул от неожиданности и спросил в ответ глупое:

– А вы православные?

– А что, если лилипуты, то, значит, магометане? – В голове Леонида немного плыло от мерцающих серебром образов, перевернутых ликами икон к полу, от крестов, смотрящих в недра земные, и капающих в небо свечей! Он ощущал себя и Машеньку стоящими меж облаков, потому добавил: – Мы близки к небу, отец!

«При смерти, что ли», – подумал батюшка. Черт этих лилипутов разберет!.. Он так расстроился просьбой о венчании, что даже ослабел ногами.

– Вечером не венчают! – принялся спасать себя служитель культа.

– Почему? – удивился Леонид.

– Не положено.

– Кем? Господом?

– Уставом.

– Чьим? – продолжал выспрашивать Леонид.

– И что вам сподобилось ночью венчаться? – проныл батюшка. – Все чистое должно утром зачинаться!

– Измышления это ваши, Иван Самойлович! Нигде о том не читал, нигде не слышал! Ни в Священном Писании, ни в новых источниках!

На этом месте Ивану Самойловичу пришла спасительная мысль:

– А в загсе вы записались?

– А нам загс не для чего. В загсе хорошо записываться, когда рождаешься и когда умираешь! И то для статистики занимаемых квартир.

Иван Самойлович облегченно вздохнул и развел руками.

– Рад бы был, но закон не позволяет! Церковь отъединена от государства, а потому подчиняется законам юридическим. Сначала необходимо оформить отношения в государственном учреждении, а потом уж и я вас, со всей своей радостью, обвенчаю!

Поп повернулся к ночным посетителям спиной и хотел было пожарным образом скрыться в алтаре.

На глазках Машеньки, на ее длинных, загнутых к куполам ресничках повисли слезинки.

– Куда же вы, батюшка! – окликнул Леонид дезертира. – А как же Закон Божий? Вы что же его ставите ниже государственного?

– А законы эти, как параллельные линии – нигде не пересекаются!

Дверь алтаря почти уже закрылась за Иваном Самойловичем, когда Леонид привел самый весомый аргумент:

– Тысячу рублей, батюшка, за обряд!

Ускользающий поповский зад, обтянутый рясой, так и застыл в дверном проеме!

– И еще двести за срочность! – добавил для верности Леонид.

В следующую секунду взорам Леонида и Машеньки представилось благостно улыбающееся лицо батюшки. Оно источало вселенское добро, а душа Ивана Самойловича открывалась нараспашку перед влюбленными чадами всеми своими пастырскими нежностями.

– Что есть день, что есть ночь! – почти пропел он. – Лишь череда сменяющихся времен! Нет разницы в орле и решке на монете!

– Да вы поэт, батюшка!

– И государство Богу не указ!

– Всем бы такими быть, как вы!

Венчание начали сейчас же. Презрели неточности обряда и вместо служек использовали старух.

– Венчается раб Божи-и-ий Леонид рабе Божье-ей Марии… – явил сочетающимся приятный тенор батюшка.

– Аллилуйя-я-я! – подпевали тонкими голосами старушки.

– Согласен ли ты в горе и радости!..

– Согласен! – твердо произнес Леонид.

– Согласна ли ты-ы-ы… Мария-я-я?..

– Согласна-а-а! – неожиданно пропела Машенька под венцом.

– …провозглашаю вас мужем и жено-о-ой!..

Далее старушки присоединились к поздравлениям, вторя батюшке, который размашисто, с вензелем, подписал венчальный лист.

– Ну-с, молодые люди, теперь вы под оком Всевышнего!

Леонид вытащил из кармана брюк краденую денежную пачку и отсчитал обещанное.

Надо было торговаться, глядя на гонорар, подумал Иван Самойлович, но здесь молодожен-лилипут, вставши на цыпочки, потянулся к уху батюшки и что-то долго говорил ему шепотом, потом добавил слышно:

– Сами понимаете, не в цирке же нам!

Из рук Леонида в батюшкин подрясник перешла еще сотенная.

– Какие проблемы!.. – вошел в положение слуга Божий. – Серафима Ильинична!

– Да, батюшка! – отозвалась старушка в белом платочке.

– У вас же две комнатки?

– Две, – согласилась бабушка. – И кухонька просторная…

– Приютите молодых людей!.. Вам это зачтется!

– Милости прошу, – согласилась старушка. – Я здесь недалеко, на Герцена, живу, Никитской бывшей.

В чистенькой квартирке Серафимы Ильиничны пахло старостью и кошкой.

Старушка оказалась добрейшей душой и скоро, под наступающее утро, накрыла свадебный стол – с колбасой, сыром, банкой шпрот и половиной бутылки сливовой наливки.

Про напиток бабушка поведала, что точно такой же стоял и на ее свадебном столе.

– Вот только супруг мой, Иван Иваныч, более водочку уважал. От нее и скончался, сердечный!.. Горько! – слабеньким голосом возвестила Серафима Ильинична и умиленно глядела, как целуются лилипуты, так похожие на маленьких деток.

А потом старушка задремала здесь же, за столом. Ее иссушенная долгой жизнью голова опустилась подбородком на грудь…

Леонид взял Машеньку за руку и повел свою жену в соседнюю комнату, к брачному ложу – большой металлической кровати с шишечками, со старинной периной на железной сетке и множеством подушек со всякими рюшечками и кружавчиками.

И здесь, в самый важный момент, венчающий брачную церемонию, так сказать, сладкий плод в награду за соблюдения высшего закона, которым бы должны воспользоваться молодые, оказался вовсе не сладким… Срок созревания плода не пришел, еще даже завязь не сорганизовалась. Торопи природу, не торопи – все в срок придет!..

Все было совсем не так, как в девичьей палате в интернате. Не было прикосновения рук и тайных поцелуев.

Леонид целовал ее явно, так же открыто крепко сжимал ладошку, но Машенька не чувствовала каких-то важных вещей, пытаясь осознать их головой.

Он попросил ее раздеться.

– Зачем? – вспорхнула она ресницами-бабочками.

– Ты – моя жена, – прошептал Леонид.

Машенька, конечно, слышала о первой брачной ночи, но совсем не представляла ее себе в раздетом виде. Ей казалось, что она должна быть в длинном, до пят ночном одеянии, расшитом бисером, а дальше… Дальше она никогда не воображала… А быть раздетой…

– Ну же! – поторапливал муж.

И здесь на Машеньку словно прозрение сошло.

«Мамочка моя дорогая, – заговорила в ней испуганная душа. – Где же это я? Как же так могло случиться!.. Как мне страшно, мамочка!..»