Дмитрий Липскеров - Леонид обязательно умрет

– Гений! – проговорил Ромка Псих ночному лесу, вытряс из уха воду и трусцой побежал к дороге…

Мужа не было целую неделю. Машенька потихонечку начала волноваться и призналась в своих страхах Ивану Самойловичу на исповеди.

– Не бьет? – поинтересовался батюшка.

– Что вы?

– Пьет?

– Капли в рот не берет!

– Тогда ступай, у меня серьезных дел полно! Вон, у Марфы Петровны муж и пьет, и дерется. Надо ее успокоить и вселить в сердце надежду на лучшее. Будь счастлива!..

Машенька вернулась домой и на всякий случай приготовила ужин на двоих. Как будто чувствовала.

Он вернулся к полуночи – уставший, с испачканным в грязи лицом. Она была уже в халатике, готовая ко сну – умытая, с причесанными волосами, глазами, наполненными каким-то огромным знанием…

Леонид глянул на жену сначала мельком, а потом более внимательно…

Стоя под горячими струями душа, он вдруг понял, что сегодня, именно в эту ночь, произойдет то, чего он ждал с момента собственного зачатия, – его первый полет!

Он ощутил свое тело легким, ноги оторвались от поддона, и Леонид воспарил в нагретом воздухе.

«Я опять лечу», – подумал буднично.

Но то был лишь предвестник большого полета, так, небольшая левитация…

Этой ночью они стали по-настоящему близки.

Когда он вошел к ней в спальню, сердце ее испуганно дрогнуло… Как когда-то в детстве, он забрался под одеяло, и их тела вновь соприкоснулись. Машенька приготовилась к долгим ласкам, но Леонид в одно движение отбросил одеяло, дернул ситец ее ночной рубашки, который треснул автоматной очередью, обнажая прекрасную девичью грудь.

Он набросился на ее плоть голодным волком, впивался жесткими губами в нежные соски, словно стараясь высосать из груди душу жены.

Ей было больно и одновременно мучительно сладко. Она, сжав зубы, стонала, сбивая ногами простыни с кровати вон.

А потом она стала совсем женщиной. Тяжесть внизу ее живота взорвалась болью, а потом неизвестным чувством томной слабости…

Леонид летел… Его сознание покинуло на время тело, трансформируясь в ощущение полета, который был, вероятно, другой формой сознания. Полет длился и длился, галактики сменялись Вселенными, а Вселенные сжимались до крохотных черных точек… Он не слышал, как скулила в муках Машенька, в первый раз отдавшая свою Вселенную для чужого полета. Он являлся бесстрастным исследователем, созерцателем иного мира, иного Бытия и ему было совершенно не до чьих-то стонов, пусть они и исходили от его жены…

«Вот оно!..» – все существо Леонида наполнилось гордостью. Он ощущал себя первооткрывателем, Гением человеческого мира, из которого ускользнул в неведомое!.. Он уже видел конечную цель своего Полета – бледное мерцание чего-то восхитительного, того, чего разум не в состоянии осознать, а человеческие чувства освоить. Сейчас произойдет финальная часть Полета и…

Все кончилось конвульсивным взрывом и быстрым возвращением привычного сознания…

Он сумел понаблюдать, как сокращаются мышцы Машенькиного живота, влажного и плоского. Он услышал последнюю ноту ее крика…

Ему вдруг стало пусто и одиноко, как будто его, умного, наделенного огромным смыслом, кто-то запросто обманул, одурачил для удовольствия…

Он обронил горячую слезу Машеньке на грудь, а потом, мгновенно наполнившийся звериной злобой, укусил крепкими зубами туда же, в сладость, за розовый сосок, в котором оказалось сосредоточение пустоты, где был сокрыт Вселенский обман…

Машенька даже не закричала, пересиливая боль, чувствуя, что с ним что-то произошло такое, чего она никогда не в силах будет понять… Но на то она и жена его, чтобы в радости и в горе, не понимая, терпеть…

Он ушел от нее в другую комнату, где долго жил наступившей в нем пустотой. Леонид обдумывал ее, анализировал, откуда взялось это ничто, а потом, углядев на своем бедре пятнышки крови, понял, что пустота проистекла из Машеньки, его жены…

Он хотел было озлиться на нее, но оказался честен с собой, признавшись, что еще до собственного рождения знал о невозможности познать эту пустоту. Он знал и то, что Полет будет фальшивым, и то, что женское чрево лишь имитация такового, что никогда мужчине не познать ее Космоса, а тем более оплодотворить его…

Он любил Машеньку, а потому простил… Он вспомнил запах ее волос, молекулы вкуса ее кожи, до сих пор не сглотнувшиеся с языка, цветочную горечь ее лона…

В эту же самую минуту Леонид осознал, что готов к новой попытке Полета. Но теперь, узнавший на практике всю тщетность достичь в нем цели, готов был довольствоваться малым – любовью к своей жене и имитацией невозможного.

Он вернулся к ней, найдя Машеньку в слезах, обнял ее нежно, насколько способен.

– Прости меня, – прошептал, ласково целуя там, где недавно еще рвал зубами.

– И ты прости меня, – сквозь слезы улыбалась она.

– За что? – удивлялся он.

Она сама не знала, за что просит, но чувствовала, что принесла мужу какое-то огромное разочарование, какую-то боль, которую ей не дано разгадать.

– Я люблю тебя!

– Я люблю тебя, – ответил он.

Спустя секунды: он вновь летел по Вселенной ее существа, но теперь он не был новичком, который принимает Планетарий за настоящий Космос… Обман, он на то и обман!.. Но и от Планетария можно получать удовольствие, если когда-нибудь надеешься попасть в Космос. Или не надеешься… Не известно, когда это удовольствие значимее…

Он больше не кусал ее злобным волком, так как познал разочарование и переносил новое гораздо легче. Леонид был слегка отстраненным, наблюдая за меняющимся выражением лица жены… Она восхитительно страдала от его полета. В ее чувстве было столько естественности, столько простоты чистой муки, что он вновь позавидовал женскому организму, созданному обманывать, но никогда не быть обманутым…

В эту ночь он совершил девять тренировочных полетов, а наутро отправился куда-то надолго, поцеловав Машеньку на прощание обычным поцелуем, в котором она определила что-то новое, чрезвычайно обрадовавшее ее.

Сама Машенька в этот день никуда не пошла, даже в церковь. Она вообще никуда не выходила неделю, так все у нее с непривычки болело… А потом, в первый день Великого поста, Машенька почти сутки простояла на коленях перед ликом Божьей Матери, благодаря Богородицу за счастье…

Выслушав фантастический рассказ завхоза Берегиводы о психиатрическом феномене, полковник Дронин решил сначала попугать бывшего следователя за неправдоподобный пасквиль.

– Мало вам несоответствия служебному положению? – поинтересовался.

– Я соответствую и очень, – не испугался завхоз. – Готов сейчас на службу!

– Говорите неправду, а за это сажают.

– Правда, и только правда!