Олег Рой - Писатель и балерина

Впрочем, пустое.

Почтенная Серафима Викентьевна, пересидевшая за секретарским столом уже трех директоров и имеющая все шансы дождаться пятого – если Ген-Ген освободит свое кресло, – внесла поднос с кофейником и прочими «гостевыми» причиндалами.

Рюмки и графинчик Корш держал в нижнем отделении шкафа, прямо под полкой, на которой красовался макет зрительного зала вверенного его попечению театра.

– Ну, за встречу? – Ген-Ген, переместившийся из своего бумажного «окопа» на потертый диванчик возле низкого, «гостевого» столика, махнул рюмку, подышал, зажевал крошечной печенюшкой. – Ты чего прискакал-то? Так, повидаться, или опять за сильфиду свою просить? Если просить, не обессудь. Премьер у меня сейчас не предвидится, это, думаю, до следующего сезона, я и «Коппелию» – то пока с репертуара снял. А чтоб в какую другую постановку… Извини, друг ситный, ломать ради твоих придурей установленный порядок… – Он покачал головой. – Кто что в каком составе танцует, так и будет. Не время сейчас что-то менять. И так в труппе разброд и шатания.

Запинаясь, точно стыдясь чего-то, и с трудом подбирая слова – это он-то! – Марк объяснил, что хочет поставить что-нибудь специально для Полины. Не в Николаевском театре, а зал… можно ведь, наверное, зал где-нибудь арендовать? И не так чтобы что-то шикарное, но… небольшой спектакль, ну вроде антрепризных постановок. Бывают же балетные антрепризы? А, господин директор, что посоветуешь?

Господин директор задумчиво махнул еще одну рюмку…

– Ну и чего это тебе в голову взбрело? – Это прозвучало, как ни странно, не удивленно, не возмущенно, а словно бы механически, без эмоций. Никак.

Да и выглядел Ген-Ген не слишком бодро: под глазами залегли желтоватые тени, лицо обрюзгло, посерело… Или это освещение такое? Марк чуть не впервые подумал, что должность директора театра – совсем не синекура.

– Ну я же не прошу тебя в Николаевском ставить. Просто посоветуй, к кому обратиться. Ты ж все ходы и выходы знаешь.

– Ты что? – Ген-Ген покрутил пальцем у виска. – Как в поговорке? Седина в голову, бес в ребро? Так у тебя ж пока и седины не так чтобы… – Он подергал плечами, лицо обрело живой цвет, глаза заблестели. – Нет, ну, Марк, я понимаю… Но ты ж не первый день балетом любуешься, неужели не видишь, что Полина твоя… Да и вообще… Может, пора уже мозг включить? И не только мозг. Тебе судьба такую женщину подарила… Неужели ты не понимаешь, что этот твой… романчик… неужели до тебя не доходит, насколько это для нее оскорбительно?

– В смысле? – изумился Марк, не ожидавший такой бурной атаки. Да, собственно, вообще никакой не ожидавший. – Я ж не могу вот прямо сейчас на ней жениться.

– О господи! – Женька со всего маху схватился руками за голову, вышло довольно звонко, как по волейбольному мячу стукнул. – Ты о чем думаешь? И, прости, чем?! Для Татьяны оскорбительно! Полиночка твоя и не такое переживет. Ты думаешь, она тургеневская девушка, что ли? Да ни разу! Нигде и никак. Такая же пиявочка, как и все эти танцорки. Ну… ладно, ладно… пусть не все. Но она ж все-таки не Лопаткина и не Вишнева, тем более не Плисецкая. А ты ей – персональную антрепризу.

Марку вдруг нестерпимо захотелось выплеснуть на дурака Лентяйкина содержимое графинчика. Вот прямо на блестящую розовую лысинку! И печенюшку сверху пристроить! Но он сдержался:

– Ген, но я ведь вижу, сколько это для нее значит. Ты просто насмотрелся, глаз замылен. А она на многое способна. Ей просто нужна возможность.

– Ну что она на многое способна, тут я ни разу не сомневаюсь. Н-да. Возможность, говоришь? А все остальные вокруг – так, топливо? Расходный материал? Эпизодические персонажи? Думаешь, у Татьяны терпение бесконечное?

Марк чувствовал, что закипает, что сдерживаться все труднее: как чайнику на конфорке невозможно удержать подпрыгивающую крышку. Впрочем, пока что «крышка» еще не прыгала. Еще не перегрелась…

– При чем тут терпение? – почти спокойно и очень холодно осведомился он. – И вообще – при чем тут Татьяна? Она давно сказала, что… Да Татьяне, если хочешь знать, все равно. Наплевать ей, даже если я себе целый гарем заведу.

– Ну-ну, – хмыкнул Ген-Ген. – По-моему, ты идиот.

– Может быть, – согласился Марк. – Но может быть, и нет. В конце концов, кому все это лучше знать? Ты хоть и старый друг, но…

– Ладно, – вздохнул старый друг. – Ты мальчик взрослый, я тебя не переделаю. Телефон приличного постановщика дам и сам позвоню, предупрежу. Сценографа сами найдете, постановщики это не хуже меня знают. Какая-никакая труппа понадобится – ну не сольник же она у тебя плясать будет – ну… тоже найдете. Хоть вот прямо тут набирайте. Увольнять никого, и сильфиду твою в том числе, за участие в левой постановке не стану. В смысле контракт расторгать. Если ты этого боишься. Пусть пляшут, где хотят, лишь бы наш репертуарный план не страдал. Все, вали отсюда, пока я в тебя графином не кинул. Тоже мне, выискался Дон Жуан недоделанный!

– Жень, ты чего сегодня, в самом деле?

– Ничего! Вали, говорю, у меня дел по горло!

Ну и черт с тобой! Марк подумал, не хлопнуть ли на прощание дверью, и все-таки не стал, прикрыл осторожно. Хлопать дверью – такая безвкусица и пошлость! Да и было бы с чего! Он к Ген-Гену по делу пришел? По делу. Что хотел, получил? Получил. А что Женька нос морщит – не одобряет, видите ли! – ну так не больно-то и надо его одобрение!

Из такси Марк позвонил по криво нацарапанному на измятом в кармане зеленом листочке номеру, подумав мельком, что Женька-то, кажется, всерьез за Татьяну переживает, вот новости, ей-богу! Телефон постановщика выдал, но поссориться решил, кажется, на полную катушку. Ну и черт с ним! Невелика потеря! Постановщик, хотя и пытался изобразить вселенскую занятость, звонку явно обрадовался, вопросы задавал разумные, примерную сумму расходов обозначил немаленькую, но не сказать, чтоб уж вовсе неподъемную, и обещал позвонить, когда подготовит возможные варианты будущего представления. Фантастическая поначалу идея – устроить для Полины персональное шоу – начинала выглядеть вполне реалистически.

В квартире пахло апельсинами и перегретой пылью. Топили тут от души, до батарей страшно было дотронуться. Полина выкручивала вентиль в «балетной» комнате «на ноль», но все равно после каждого занятия говорила, что с нее льет, как с негра на хлопковых плантациях, и подолгу плескалась в ванной.

Вот и сейчас за белой дверью гулко шумела вода.

– Ой, Марик, ты уже дома? – донесся сквозь плеск возглас Полины. – Я сейчас, сейчас.

Ох. Все бы ничего, но зачем она называет его этой глупой собачьей кличкой? Марк поморщился, отгоняя тень раздражения. Давно мог бы ей сказать, что «Марик» тебе не нравится. Не сказал ведь? Не сказал. Побоялся обидеть. Вот и терпи. Привыкай. Она ведь это от ласковости. Нежность проявляет. И вообще, заботится.