Фаина Раневская - Как я была Пинкертоном. Театральный детектив

– Вы и продолжаете. Любовь Петровна песен не поет, а про сцены из спектаклей у САМОГО речи не было.

Такую красоту распускать ради серенькой курицы!..

А я даже предложила:

– Может, дать ей молока со льда, чтобы осипла? Тоня вон тоже поет не хуже.

Тютелькин только замахал на меня руками:

– Хватит одной лже-Павлиновой!

Закончилась бенефисная неделя, Любовь Петровна отказалась отдыхать дальше, предпочитая вернуться к своему Вадиму Сергеевичу в Москву. Я тоже решила, что с меня достаточно приключений.

Мы ехали в купе СВ вдвоем, потому я решилась спросить, во-первых, знала ли Лиза о предстоящем побеге. Любовь Петровна вздохнула:

– Да. Она собирала чемодан и несла его в Клуб.

Я с трудом удержалась, чтобы не обозвать нью-Павлинову дрянью – она все знала, когда мы с Проницаловым ломали копья и обвиняли всех подряд! И вдруг сообразила:

– А телеграмму из Тарасюков в Касилов кто давал?

Любовь Петровна заразительно рассмеялась:

– Вам бы в сыске служить! Вы правы – Лиза. В моем платье, в косынке и очках, якобы чтобы не узнали местные. Но попался этот идиот Меняйлов и чуть все не испортил. Тоне даже пришлось закрутить с ним роман, чтобы отвлечь.

– Тоне?! Тоня с Меняйловым любезничала нарочно?

– Наверное, да. Едва ли ей нравился этот…

Я не знаю, чего испытала по отношению к Тоне Скамейкиной больше – злости или облегчения. Наверное, первого, ведь мы подозревали всех, труппа едва не перессорилась, в то время как эти две девицы все знали и спокойно наблюдали за расследованием.

Но почти сразу сообразила:

– Любовь Петровна, но, если Лиза знала о вашем побеге, почему ужаснулась, когда увидела в Ялте?

Павлинова стала серьезной:

– Боюсь, что меня должен был убить Бельведерский. Даже пытался, когда мы ездили в Бахчисарай, столкнуть со скалы, но… кишка тонка! Тогда мне показалось, что это простая неловкость, но теперь понимаю, что нет.

Я схватилась за голову:

– Ему-то зачем?!

– Знаете, – Павлинова села, задумчиво глядя в окно на пробегающие мимо деревья, – Бельведерский ведь был любовником Лизы до того, как стать моим.

Я вспомнила появление Бельведерского в театре. Да, пожалуй, так и есть.

– Но ведь Лиза влюблена в Распутного.

– А он в нее нет. Думаю, Лиза металась между Бельведерским и Распутным, но тут вы предложили ей заменить меня. Девушке понравилось, и остановиться она уже не смогла.

– Любовь Петровна, на что он рассчитывал?

– На мои бриллианты. Бельведерский не зря интересовался, все ли я взяла с собой, и настоял, чтобы сдала в камеру хранения, но ключ не отдал.

Я снова схватилась за голову:

– И вы, понимая все это, решились бежать с ним?

Она грустно покачала головой:

– Нет, я поняла, только когда он положил драгоценности под замок. Глупец не подумал, что в поездки я никогда не надеваю настоящее. Это, – она тронула свои серьги, – подделка.

Для меня оставалось неясным одно – что заставило Любовь Петровну примчаться из Симферополя в Ялту. Я спросила и в ответ услышала поучительную историю. Я стара, чтобы извлекать из нее уроки, но молодым пригодилось бы, потому пересказываю.

Бельведерский действительно появился в Тарасюках и похитил Любовь Петровну у труппы, «словно у ревнивого мужа». Чтобы не быть узнанной, ей пришлось надеть темные очки и одеться соответственно возрасту. Очень скоро это вышло Любе боком. Она надеялась, что исчезновение вынудит Суетилова и Тютелькина искать ее и пойти на выполнение любых требований. Хотела доказать, что без нее, Павлиновой, существование театра невозможно. И хотелось, чтобы Бельведерский оценил ее романтичность.

Вышло все не так.

Сначала никто не заметил исчезновения Примы, потом искать стали не там, не подумав о Касилове. Но хуже всего – нашли замену и почти успокоились.

– А потом этот скандал в Симферополе!

Оказалось, Бельведерский приглянулся одной из постоялиц гостиницы, где они поселились. Однажды, вернувшись в номер, Любовь Петровна застала весьма недвусмысленную сцену с красавицей, которая посоветовала ей… погулять!

– Представляешь, эта мерзавка заявила: «Мамаша, вы бы погуляли пока!..»

Я с трудом сдержала улыбку, поняв, что Любовь Петровну гораздо больше задело обращение к ней как к мамаше, чем сама измена Бельведерского. Так и было, Павлинова еще долго возмущалась:

– Назвать меня мамашей!

Извозчик из Симферополя в Ялту довез ее быстро, но Любовь Петровна все равно опоздала.

– Люба, а может, и к лучшему?

Она вздохнула, словно освобождаясь от какого-то давнишнего и неприятного груза:

– Да. Я словно после тяжелой болезни оживаю. Вы не обманываете, я хорошо играю?

Я сурово сдвинула брови и с легким сомнением в голосе произнесла:

– Как сказать… бывает хорошо, а бывает и… – подождала, пока в ее глазах появилось почти отчаяние, и продолжила, – …отлично! Особенно если забываешь, что ты Прима.

Любовь Петровна расхохоталась от души:

– А вы напоминайте мне про Лизу чаще. Кстати, куда она теперь?

– Под крылышко к Суетилову, тот найдет, куда пристроить талант.

Поезд спешил в Москву, в купе ехали просто две актрисы, без всяких претензий на звездность. Ехали и обсуждали, как играть юную Клеопатру в будущем спектакле.

Так-то лучше. Куда лучше…

В биографии Любови Петровны Орловой не было такого неудачного приключения. Ее брак с режиссером Александровым, снявшим большинство знаменитых картин с Орловой в главной роли, был на редкость крепким. Они уважительно относились друг к другу, в присутствии других обращались на «вы», писали записочки, даже дома старались соблюдать дресс-код.

Любовь Петровна Орлова умело скрывала не только свой возраст, но и многие факты биографии, в том числе аристократическое происхождение, она была родственницей графа Льва Николаевича Толстого.

Зазнайкой не была, но славу любила, как и заграничные поездки, и прочие возможности, приобретаемые вместе со статусом любимицы вождя. Раневская шутила, что моль в гардеробе Орловой из-за тесноты никак не научится летать.

Все выдуманные события скорее фантазия мудрой Раневской на тему, что будет со звездой в случае потери звездности и как легко заменить одну звезду на другую.

События произведения перенесены на начало тридцатых годов, вероятно, чтобы показать впечатления Фаины Георгиевны от многочисленных городов и весей, в которых она побывала в конце двадцатых.