Влад Колчин - Музыка как шанс. Победить рассеянный склероз

Вам говорили ранее, что Вы не в меру любопытны? Судя по тому, что Вы все еще это читаете – это так. А раз так, благоволите полюбопытствовать еще раз: «Зачем этот выскочка, недолитератор, хочет заострить всеобщее внимание на этом персонаже?» Пожалуйста, спросите, этим вы окажете мне неоценимую услугу.

И я отвечу Вам, самодовольно смакуя момент своего триумфа: «Осмелюсь утверждать, что в редкие минуты просветления и ясности ума я способен видеть красоту. Сделайте одолжение – не лишайте меня моих немногочисленных иллюзий».

Так вот: Геннадий Гольштейн – красивый человек. Почему? – По всему.

Потому что все может быть только у красивого человека.

А есть у него: любимое дело – музыка, признание, благодарность многочисленных учеников и публики в концертных залах, понимание – кто он, и еще много всего того, что невозможно переоценить.

И только у красивого человека может быть красивая любовь, когда музыкант, прожив с одной женщиной всю жизнь, на склоне лет, так же как и в молодости, посвящает ей со сцены свою музыку.

В один из дней я пришел к скромному мэтру на репетицию и хохотал, согнувшись в глубоком пополаме вместе со всем Училищем, над свернутыми набекрень мозгами «вертящихся».

Произошла эта история, когда что-то «вертящееся», заблаговременно урезав заработную плату педагогам приблизительно на треть, разослало по учебным заведениям указ с требованием преподавателей, внести предложения о повышении уровня обучения. Внести предложение о повышении в ситуации понижения требовалось и от Геннадия Львовича. К тому времени Геннадий Львович жил давно. Министерствами, постановлениями, органами, подорганами и другой бесовщиной его уже было не удивить.

– Ну, подумаешь, – даже не подумал Геннадий Львович, – вышла еще одна «инициатива» чиновников, заявляющая обычным, хамским, образом, что я преподавал не так хорошо, как следовало бы.

Он и не мог понимать – какие еще «предложения» он может внести. Вертеться Геннадий Львович не любил, резонно полагая, что при сильном вращении его может стошнить. А кроме того, в таком состоянии ни играть, ни преподавать совершенно не возможно.

Ученики Гольштейна блистали в концертных залах по всему миру. Игорь Бутман, Женя Стригалев, Дима Боевский и многие другие.

При ближайшем рассмотрении плодов деятельности Геннадия Львовича невольно закрадывается вопрос: «На каком основании это министерское лицо смело допустить себе мысль, что оно вообще смеет допускать мысли? А уж тем более о том, чтобы требовать от Геннадия Львовича повышения уровня?! И как оно вообще в это министерство попало?»

Хотя не утруждайтесь. Как раз это всем известно.

Когда на педсовете дошла очередь до предложения Геннадия Львовича, Геннадий Львович, встав за кафедру, с серьезным лицом достал из своего дипломата аккуратно сложенный вдвое листок и, развернув его, зачитал свое, подготовленное загодя, «предложение о повышении уровня»:

– В целях повышения образовательного уровня в стенах Училища имени Мусоргского предлагаю: в фойе Училища имени Мусоргского, поставить бюст Геннадия Львовича Гольштейна из мраморной крошки. Хотя бы по пояс.

На этом педсовет закончился.

Маэстро отправился на репетицию оркестра, состоящего из его учеников. Оркестр именовался «Саксофоны Санкт-Петербурга».

Я играл везде, всегда, по поводу и без повода расчехляя дудку. Меня приходили слушать местные саксофонисты и хорошо отзывались о моей игре. Это льстило. Я всегда хотел и готов был доказывать всем и каждому, что я лучший.

Казалось, жизнь моя вскоре станет еще интереснее.

И вскоре она стала интереснее. Бог пестро раскрасил этот мир.

Я проснулся приблизительно в обеденное время после обычного ночного джем-сейшена. Играли до утра. Пристрастием к алкоголю я никогда не отличался, и выпито было этой ночью не больше пятидесяти граммов коньяку с чашкой кофе. Не думаю, что это могло стать причиной того состояния, в котором я проснулся.

Я попытался встать с постели и тут же присел обратно, ощутив сильную слабость во всем теле. Моя голова как будто находилась в центрифуге, перед глазами все плыло. Возникло ощущение стянутости кожи. Грудь, ноги, руки словно были обернуты целлофаном. Я попытался объяснить это состояние Злате и увидел в ее глазах удивление и непонимание. Да и как это можно было понимать! Я и сам описать всего этого толком не мог.

Было ясно, что это то же самое, что со мной уже случалось ранее, но теперь это было в более тяжелой форме. Злата посочувствовала, как могла, и, посоветовав сходить к врачу, удалилась. Ее можно было понять. Вам часто говорят, что у ваших близких или друзей кружится голова? И что вы советуете? Вот и она не понимала. А объяснить было невозможно.

Полежав еще немного, я встал, принял душ и расходился. И мы продолжали жить дальше. Со временем я привык жить и с этим.

Прошел год, прежде чем нарастающая слабость заставила меня все же пойти к врачу.

На приеме у пожилой женщины-невропатолога при попытке объяснить причину, по которой я пришел, она попросту на меня накричала. По своей дремучести в медицине, я нечаянно назвал онемение конечностей анемией.

– Какая еще анемия!? – кричала доктор. – Все доктора, ну и лечитесь сами, если каждый диагност!

И раздраженно стуча мне по почкам, спрашивала таким же раздраженным голосом:

– Здесь больно? А здесь? А здесь?

И написав направление на рентген, уставилась в окно, погрузившись в свои несомненно тяжкие мысли.

Так начались походы по врачам. Они длились до тех пор, пока мне не надоело выслушивать постоянное хамство, платить работникам «бесплатной» медицины в «лапу» за анализы. Получая талон со временем приема, сидеть в очередях с ругающимися бабушками и так далее и тому подобное. Ну, наши больные знают: чтобы болеть, особенно нервными заболеваниями, нужны очень крепкие нервы.