Влад Колчин - Музыка как шанс. Победить рассеянный склероз

Болезнь делала меня раздражительным, более нетерпимым, а местами просто злым от ощущения безысходности. Почти каждый день температура тела держалась на отметке 36,9 градусов.

Три десятых градуса и ожидание следующего обострения выматывали не только физически, но и эмоционально.

Да, это когда ваш близкий человек простудился, можно вместе с простывшим смеяться над его детскими капризами, пичкая его горькими микстурами. Но когда больной не выздоравливает в течение нескольких лет, и микстур, ведущих к выздоровлению, не существует – капризы перерастают в нечто другое. Иногда даже смех становится злым.

Я с сарказмом начал относиться к попыткам Златы мне помочь. Уже не говоря о недостатке внимания, которое так необходимо любой женщине. Я видел, что она старается, как может, но поделать с собой ничего не мог. И понимая, что теряю ее, наблюдал за происходящим как овощ.

Знакомая картина, мои суицидальные друзья?!

Хорошо, что среди вас таких нет.

Она стала чаще обижаться. Дошло до того, что она спросила:

– А ты вообще меня любишь?

Я не мог ей врать.

– Давай сейчас не будем, – отрицательно прозвучало ей в ответ. И это была горькая правда. Раньше и вопроса такого не возникало. На протяжении последнего года мы отдалялись друг от друга, и теперь были совсем далеко.

Еще после выписки меня из больницы, поняв, что болезнь на сегодняшний день неизлечима, Злата бросилась на поиски врачевательницы, занимающейся народной медициной. И нашла.

Женщину экстрасенса звали Аида.

– Я тебя маленьким вижу. Лет пять-шесть тебе.

Ты тогда заболел, а не сейчас.

Я никогда раньше не думал о том, что между болезнью и детской психологической травмой возможна связь. Но как будто пазлы начали складываться совершенно неожиданным образом.

Я начал ездить к ней и, что бы ни говорили скептики, после каждого сеанса мне становилось на какое-то, пусть короткое время, но легче.

Мне казалось, что после этого шага Злата сложила с себя участие в лечении моей болезни.

Я чувствовал себя один на один с моей проблемой.

Со временем, пропасть между нами увеличивалась.

И она ушла. Она не могла не уйти.

Я молчал. Я был не против. Я все понимал.

Впоследствии мы встречались несколько раз. Скучали друг по другу в разлуке, но быть вместе уже не могли.

И в который раз мне помогала выживать музыка.

Я писал. Много. Писал и выбрасывал в мусорное ведро, оставляя одну песню из, наверное, десяти.

Но те песни, которые оставались, теперь я захотел услышать в своей аранжировке, качественно записанными в профессиональной студии. Мне было о чем сказать, и я решился писать альбом.

А дальше нужно было собирать музыкантов, репетировать, покупать студийное время и работать. На все это нужны были деньги. На заработанное джазом можно было кормиться, но чтобы записывать свою музыку… Сейчас я удивляюсь тому, как я выкручивался. Бог помогал. Другого объяснения я придумать не могу.

Мне сделали предложение играть четыре раза в неделю в одном из дорогих клубов за приличный гонорар. Эти деньги в основном и шли на оплату студийного времени.

Выходить на сцену было все труднее. Ноги были как ватные. Случалось и так, что сыграв свое соло, я уходил за ближайший столик и ждал, когда сыграют свои импровизации остальные музыканты и певица споет тему. Когда начиналась следующая композиция, я вставал и, стараясь делать непринужденное лицо, тайком придерживаясь за стену, поднимался по лестнице в четыре ступеньки на сцену. Никогда не забуду эти ступеньки.

Благо, что к тому времени, моя сестра Аня выросла в серьезную джазовую певицу и работала со мной. На нее всегда можно было положиться, если вдруг мне было необходимо посидеть за столиком подольше.

Облегчало жизнь еще и то, что музыканты, с которыми я играл, отвозили меня после работы домой.

Когда-то давно я слыл знатным рассказчиком анекдотов. Теперь я заметил, что давно перестал искрометно хохмить и гримасничать. Как-то так сложилось само собой. На фотографиях моя улыбка все больше напоминала мне оскал.

Я уходил в себя.

А жизнь продолжалась. Я позвонил одному из «потомков русского разведчика». По тону разговора я быстро понял, что мой звонок для разведки все еще актуален. В итоге после нашей беседы я был доставлен в некую загородную клинику, где мне сделали магнитно-резонансную томографию с контрастированием. Простыми словами – снимок головного мозга, по результатам которого должно было стать понятно, подхожу я для тестирования новых лекарств, или нет. Мне даже такси заказали, чтобы отвезти меня за город и привезти обратно.

Вследствие этого у меня страшно повысилась самооценка.

«Ничего себе, сколько заботы! – удивлялся я, – Наверное, даже раковым больным на обследование такси не заказывают. Видать – нужен я им».

Но когда обследование состоялось, про меня благополучно забыли, и самооценка пришла в норму.

Через месяц я позвонил доктору сам. Он ответил, что под эту программу я не подхожу.

Я решил позвонить по телефону другому предлагателю помощи, вследствие чего я попал на лекцию для больных рассеянным склерозом.

Там мне напомнили, что я имею все шансы оформить инвалидность. И тогда, при условии добровольного периодического унижения перед медицинскими чиновниками, мне будут платить смешные деньги, на которые я смогу есть. Есть иногда, конечно, хотелось, но мысль о том, что я буду именоваться «инвалид» – отбивала аппетит напрочь.

– Че-е-его?! – бунтовало потрепанное достоинство. – Я не инвалид!

Приятная женщина – невропатолог средних лет устало рассказывала собравшимся про эту болезнь и про медикаменты, которые предположительно, должны удерживать саму болезнь в состоянии ремиссии.