Тамара Кандала - Шассе-Круазе

– Сформулировать – это значит оформить в математическую формулу. А, по-вашему, возможно выразить формулой хаос? Или абсурд?

Антон не нашелся, что ответить.

Агата привела спинку кресла в вертикальное положение, расплела свои длиннющие ноги в изящных красных туфлях на высоком каблуке и легким движением поднялась. Она обошла стол и, улыбнувшись не сводившему с нее глаз Антону, попросила налить ей воды. Жадно опустошив высокий хрустальный стакан, она поставила его обратно на толстое стекло и обвела взглядом всех присутствующих – сейчас в ее взоре читалась неприкрытая скука. Все эти люди, заглядывающие ей в рот, как если бы она была пифией и прорицательницей, пытались поймать на лету те крохи знаний, которыми она с ними делилась, не могли даже толком этим знанием воспользоваться. Что же до нее самой, она удовлетворяла лишь свою врожденную, абсолютно неутолимую тягу к чистому познанию, к тому самому высшему удовольствию, которое другие искали в самых различных областях, от славы до секса. Для нее познание существовало только ради самого познания. Она давно уже поняла, что знание не влияет на качество человечества. И не делает отдельного человека ни лучше, ни хуже, не делает его счастливее, а порой, наоборот, заставляет задаваться все более мучительными вопросами, перед которыми познание бессильно. К тому же она не раз замечала, что люди, ища выход из какой-нибудь сложной ситуации, жизненного контекста, каверз, на которые так горазда судьба, как правило, даже не понимают, «выход» они ищут или «вход».

– Все, – сказала Агата. – На сегодня все. Больше вам не удастся из меня ничего выудить, а полученной информации хватит на несколько месяцев работы в исследовательских центрах и лабораториях, придется активно пошевелить задницами и мозгами! – Чем-чем, а скромностью она не отличалась – знала себе цену. – Вы – тоже там. – Она ткнула пальцем в потолок, утыканный видеокамерами. – Можете прикрывать свою лавочку. – И скорчила гримасу, предназначавшуюся в качестве улыбки невидимым участникам этого собрания.

Потом она толкнула дверь, из которой недавно появился официант, и, ни с кем не попрощавшись, исчезла в черном проеме.

– Как ты думаешь, она шутила? – Макс был настолько шокирован неожиданным диагнозом, что ни о чем другом думать был не в состоянии.

– Надеюсь, ты знаешь, что это такое – «синдром Аспергера»? Так вот, Агата аспергер, они асоциальны и шутить не умеют, – мрачно ответил Антон. – У них эта функция мозга отсутствует. Чувство юмора им незнакомо – выпавшее звено интеллекта.

– А другие чувства? Сострадание, например. Она же все-таки человек, а не робот.

– Сострадание связано с возможностью разделить чувства другого человека. А как особь, у которой ограничены свои собственные чувства, может разделить чувства другого? Аспергеров, например, не волнует тема смерти. Они об этом не думают, не пытаются постичь это ни в философском, ни в бытовом аспекте, не пытаются представить себе, на что это «похоже» – быть мертвым. Для них доказательство лежит в квантовой физике. Мы с Агатой не раз говорили на эту тему в более-менее приватных беседах. Так вот, ей достаточно того, что смерть, как мы ее понимаем, – это иллюзия, созданная нашим сознанием. Для ученого это большой плюс. Так же, впрочем, как и для обычного человека.

– И наверняка полный кошмар для их близких. Ей ведь человека оттоптать, что веселому коту воробья съесть. Похоже, она совсем не отличает ту действительность, в которой мы живем, от той, в которой проистекают наши мысли.

– Вот именно. И близких у них нет, – усмехнулся Антон. – Они одиноки и не нуждаются ни в каком общении. Ничто не отвлекает их от самого главного – постижения непостижимого. Они своего рода инопланетяне.

Макс и Антон дошли до тяжелых чугунных ворот территории ЦИПа и, приложив по очереди свои ладони к распознающему устройству, заставили их приоткрыться ровно на пространство, достаточное для прохождения одного человека. Потом, попрощавшись, они разошлись по своим машинам.

Агата все это время стояла у затемненного с внешней стороны окна, наблюдая за двумя удаляющимися фигурами. Голова ее была абсолютно свободна от мыслей, тело от желаний, а душа от эмоций. Перепады настроения ей тоже не грозили. Через пятнадцать минут ей принесут легкий ужин, состоящий из фруктов и йогурта, потом прохладная ванна с морскими солями и, наконец, глубокий сон без сновидений. О завтрашнем утре она не думала – не умела.

Питер всегда, всегда, с тех пор сколько себя помнил, знал, что он избранный. В том самом, библейском смысле слова.

Двойная жизнь как минимум в два раза интереснее, насыщенней и мощнее, а значит, и длится в два раза дольше. Главное, научиться отделять себя-этого от себя-того. Живешь за двоих, а содержать достаточно одного – очень выгодно. А то ведь единица населения вместо того, чтобы совершенствовать себя, довольствуется тем, что, подобно животному, плодит себе подобных. У животного, по крайней мере, это инстинкт, у человека же это – полное отсутствие инстинкта, иначе он не развел бы такое количество посредственностей на этом крошечном шарике, не способном вынести и трети того, что уже развелось. Из них полноценных людей, то есть полезных особей, способствующих развитию и прогрессу, не наберется и десятой части. Остальные – биомеханизмы с элементами разума, паразиты, которых эта десятая часть содержит – во всех смыслах. Людишки. Материал. Глина. Даже без цемента. Нуждающаяся в Питере, как овцы нуждаются в пастухе.

Под аккомпанемент этих, ставших уже привычными, мыслей Питер шагал на встречу со своими единомышленниками. Вот он, человек полноценный, правильных мозгов и идей, аристократический радикал, как он вслед за своим любимым героем определял себя, должен хотя бы сделать попытку спасти это глупое стадо людское. И никакая ирония тут неуместна. Мир находится у черты, самой последней черты. Вот эти нищие, попадающиеся ему на пути, кому они нужны? Почему он должен их кормить? Какой смысл в их жизнях, если они сами уже практически перешли эту грань между человеком и животным. Ведь как только соберется достаточно мелочи в его грязной шапчонке, он доползет до первой же лавки, чтобы купить себе там самого дешевого пойла, вылакает его и уткнется опухшей рожей в омерзительную тряпку, служащую постелью, до следующего бессмысленного пробуждения только затем, чтобы начать ровно то же самое. Почему их не свезут всех в отстойники и не дадут там спокойно загнуться, чтобы они не разводили грязь на улицах городов и не смущали «полезных» людей. Даже их собаки, которых эти недочеловеки держат при себе с единственной целью разжалобить прохожего, обладают большим достоинством, чем их хозяева.