Маша Трауб - Терпкий вкус тутовника

Русский язык и литературу преподавала Ирина Валерьевна. Крановщица. Ее так и звали – Крановщица. Раньше Ирина Валерьевна действительно работала крановщицей, а потом пошла в преподаватели. Ее взяли – учителей не хватало. Алла не знала, что это за профессия – крановщица. Но была уверена, что это что-то неприличное. У Ирины Валерьевны тоже все классы уроки срывали. У Аллы был пенал – московский. Железная коробочка с рисунком – Микки-Маус. Мама подарила. Крановщица Ирина Валерьевна, когда проходила мимо Аллиной парты, всегда брала в руки этот пенал. Крутила. Рассматривала.

Был диктант. Алла дала списать Оле Егоровой. Крановщица увидела.

– Я забираю у тебя пенал, – сказала Ирина Валерьевна.

– За что? – Алла готова была расплакаться. Пенала ей было не жалко. Себя жалко.

– За то, что дала списать. Диктант будете переписывать. Обе.

Ирина Валерьевна вытряхнула из пенала Аллины ручки и карандаши и унесла. Положила на стол. Алла сидела, глотала слезы и вдруг увидела, как Крановщица убирает ее пенал к себе в сумку.

– Она мне его отдаст? – спросила Алла у Оли на перемене.

– Да прям, – ответила Оля. – Сыну отнесет. У нее сын во втором классе.

– А ты откуда знаешь?

– Мне дядя рассказывал.

– Она не имеет права.

– Почему? – удивилась Оля.

– Слушай, а здесь есть родительские собрания? – спросила Алла.

– А это что такое?

– Когда приходят родители, им журнал показывают, рассказывают, кто как учится…

– Не-а, здесь только деньги собирают. Говорят, сколько принести. Да и кто придет? Мои точно не придут.

Алла решила обязательно отомстить Ирине Валерьевне. Случай скоро представился. Приезжала комиссия из роно, и Ирина Валерьевна готовила открытый урок. Задала Маяковского. Алла подговорила девочек из класса прочитать вместо Маяковского Набокова. «Лолиту».

– А про что там? – спросила Оля Егорова.

Алла подумала и выдала единственный вариант, который должен был сработать:

– Про секс.

На открытом уроке Ирина Валерьевна пересказала биографию Маяковского, основные вехи творчества. Настало время вопросов. Алла подняла руку. Оля тоже. Ирина Валерьевна, не почувствовав подвоха, вызвала Олю. Оля вышла к доске и сказала, что Маяковский ей не нравится, а нравится Набоков. Особенно его произведение «Лолита». Ирина Валерьевна пошла пятнами – она не читала Набокова. Поэтому попросила Олю пересказать краткое содержание произведения. Решила сориентироваться по ходу. Оля начала пересказывать. На фразе: «Он ее хотел, потому что старый…» – Ирина Валерьевна сломала ручку, которую крутила в руках. Мальчики заржали.

– Все, достаточно. Садись, – процедила Ирина Валерьевна, пообещав себе все рассказать про выходку Оли ее дяде – Ивану Иванычу.

Комиссия из роно застыла с открытыми ртами. Женщина в красном костюме на задней парте ерзала на стуле. Ирине Валерьевне нужно было спасать урок, и она вызвала Аллу. Та одна сидела с поднятой рукой.

Алла вышла к доске. Рассуждала о чувствах, любви, страсти. Ее одноклассники и даже гостья из роно слушали как завороженные. Ирина Валерьевна не умела так владеть аудиторией.

– Вы что, сговорились? Я задавала Маяковского! – закричала Крановщица.

Девочки в классе загалдели. Маяковский – неинтересно, а это – интересно. Почему они не могут читать Набокова?

Женщина в красном костюме встала и вышла из класса.

– Вы за это ответите, – сказала гостья Ирине Валерьевне.

После сорванного открытого урока Ирина Валерьевна пошла к директору. Она догадалась, что Набоков – идея Аллы. Другие бы не додумались. Крановщица требовала выгнать Аллу из школы.

– Да не могу я ее выгнать, – отбрыкивался директор, – у меня проблемы с кирпичом для нового здания, а ее отчим – юрист, мне документы обещал сделать. И с унитазами помочь. Ты вот можешь унитазы достать? Нет? А он может. А Набоков, он классик или кто-то из современных?

Ирина Валерьевна уволилась по собственному желанию. Девочки говорили – опять стала крановщицей.

Еще здесь был урок труда. Мальчики делали табуретки. Девочки шили фартуки и косынки или готовили картошку с тушенкой.

Алла никак не могла справиться с ножной швейной машинкой. Шов получался кривым. Учительница – Нина Павловна – давала задание и уходила.

На очередном уроке Алла разрезала выкройку своего фартука и косынки на маленькие лоскутки. Кромсала, пока ткань не превратилась в пыль. Села за стол, взяла лист картона от выкройки, краски, клей. Алла нарисовала на листе картона ствол дерева, ветки. Намазала клеем вокруг веток и посыпала лоскутками. Ткань прилипала. Получалось осеннее дерево. Из голубой косынки Алла сделала небо. На траву под деревом пошли обрезки косынки Оли Егоровой.

– Ты что делаешь? – спросила Оля.

– Осень. Дерево.

– Красиво. Только тебе Пална «два» влепит.

– Ну и пусть.

– Давай я тебе сошью? – предложила Оля.

– Не надо. Я тебя и так с Набоковым подставила.

Олю после того открытого урока дядя Иван Иванович посадил в карцер на неделю. Ее не отпускали гулять. Сначала, правда, отлупил.

– Да ладно тебе. Весело было. И русского теперь нет. – Оля улыбалась.

Русского и литературы у них действительно не было. Новую учительницу не могли найти.

Оля быстро раскроила косынку и фартук. Села за машинку и прострочила. Ровненько. Оля хорошо шила. Не только фартуки. Она и юбки себе шила, и наволочки. Наволочки – на продажу. Ее мать договаривалась насчет заказов, а Оля шила по ночам. Все деньги родители Оли пропивали. Иван Иванович помогал. Пропивать.

– Держи. – Оля протянула Алле готовый фартук.

– Спасибо. Только Пална не поверит, что это я сшила.

Оля спасала Аллу и на уроках по основам кулинарии. Вставала с ней в пару. Олина мама работала в местном главном ресторане – официанткой. Оля знала немыслимое количество блюд. Она могла уболтать Нину Павловну рецептами судака по-польски и салата оливье. Алла в это время успевала смешать недоваренную картошку с тушенкой.

Еще у Оли были младшая сестренка Людмилка и собака Найда, потому что найденная. Сестренка была тихая, собака – буйная. Алла вообще собак боялась, а эту – дворняжестую, подобранную Олиной матерью у мусорного контейнера рядом с их рестораном, овчарку – особенно. Овчарка Найда была не только с изломанной родословной, но и с искалеченной психикой. Когда Людмилке было года два, овчарка ее покусала – малышка потянулась за своим мячиком, Найда мячик не отдавала. Людмилке наложили швы. Собаку не усыпили, на чем настаивали врачи, соседи и даже Иван Иваныч. Но Олина мать свалила вину на Людмилку, выгородив собаку. Девочка росла. Швы бугрились на пухленькой ручке белым червем.

У них на звонке всегда висела записка – «Не звонить, стучать». Оля говорила, что сестренка просыпается от звонка. Найда в отличие от Людмилки реагировала на стук. Собака начинала лаять, Людмилка просыпалась и безутешно плакала.