Наталия Терентьева - Страсти по Митрофану

Митя, пошатнувшись, встал. Он бы с удовольствием пошел сейчас домой, принял бы горячий душ, поел супу и лег спать. Но отец не даст ему сделать ничего из этого. В душ зайдет и будет пристально его осматривать. Мите показалось, что Тося слегка поцарапала его своими черными ногтями – увидит отец, начнет допрос с пристрастием, и что скажет Митя? Что его поцарапали ветки в лесу? Супа вечером он тоже ему не даст, заставит доедать утреннюю кашу. В пшене – вся сила… Мясной суп – баловство… И спать лечь так рано не даст. Придет в комнату, встанет в дверях, потом сядет к нему на кровать, станет вести долгие разговоры… Отец – самый близкий и самый лучший. Но сегодня Мите хотелось быть одному.

Поэтому он гулял и гулял по парку, уже десятый раз заворачивая на одни и те же тропинки, отвечал отцу, который звонил каждые двадцать минут: «Да, бать, я скоро, да, вот сейчас дочитаю, да… Да, вот учительницу по биологии встретил, она на пенсии, да, разговорились… Уже ушла… Да, скоро буду… Голодный, ну и что…»

Когда ноги стали чугунными, Митя все же повернул домой, надел ролики, чтобы побыстрее, и поехал прямо на роликах по улицам, по переходам. Несколько раз ему казалось, что он видит Элю – в троллейбусе, сидящую у окна, или впереди, весело бегущую по дороге… Но он знал, что это обман зрения. Она – уехала. Обманула его, посмеялась над ним и – уехала.

Дома отец осмотрел его придирчиво, вопросительно поднял бровь, попробовал порасспрашивать, но Митя дал себе слово – ни звуком не обмолвиться о Тосе. Нет, табу. Отец начнет вытягивать из него такие подробности, что Митю опять стошнит. И вообще. Это его жизнь и его свобода. Отец же учит его быть свободным и независимым. Вот – он свободен. Сегодня он стал мужчиной, что ж, значит, у него началась новая жизнь. Отец пусть в нее не лезет. Надо будет – он сам спросит у него совета, но раздеваться догола он больше перед ним не будет.

– Митяй, ты что на батю волчонком смотришь? – Филипп сграбастал Митю, обнюхал его. – Слушай, сына, ты курил, что ли? И еще чем-то пахнет…

Нюх у отца средний, поэтому Митя легко ответил:

– В троллейбусе ехал, набит был, чем только там не пахло, бать.

– А, ну ладно…

Около десяти часов Митя услышал звук сообщения. Эля. Появилась! Смотрите-ка!

Митя, прости, пожалуйста, я…

Он не стал даже открывать сообщение, увидел начало и удалил его. Все. Теперь он так будет поступать со всеми ее сообщениями. Хватит у нее терпения, будет добиваться его, может быть, он ее и простит со временем. Но у него теперь есть женщина. Не девчонка – настоящая женщина. Любящая, смелая, готовая ради Мити на все, он уверен в этом. Так что Эля, получается, в пролете…

Митя отложил телефон, подождал. Эля написала что-то снова. Он снова, не читая, удалил сообщение. Еще подождал. Больше она ничего не писала. Ничего, напишет. Напишет! Куда денется. Больше всего Мите сейчас хотелось помыться, смыть с себя весь сегодняшний день, но в ванную идти он опасался. Отец не спит. Придется ждать до утра. Утром отца из пушки не добудишься. Он даже не встал его провожать, когда он улетал в Ригу.

Митя ждал, ждал, но Эля больше ничего не писала. Зря он, конечно, не ответил ей. Надо было ответить что-то такое, чтобы она поняла, что он уже не тот глупый мальчишка, который целовался с ней в дюнах, который смотрел на нее с восхищением, замирал от каждого прикосновения… Или хотя бы прочитать, что она написала… Он успел увидеть начало второго сообщения «Я не смогла…». Что она не смогла? Что не смогла? Черт… Ведь невозможно самому написать, нет, невозможно… Он же уронит свое достоинство, она же решит, что с ним всегда вот так можно, как сегодня… Будет пинать его, а это же он должен пинать баб…

Митя увидел сообщение от Тоси. Ничего себе. Таких слов он никогда не слышал и не читал. Такая откровенность, такая смелость… Вот это девчонка… На грани, конечно, или вовсе уже за гранью… Как только она это пишет… Митя перечитывал и перечитывал Тосины сообщения, чувствуя, как в его теле, живущем, по-видимому, какими-то своими законами, начинается активная и бурная жизнь. Все как-то забурлило, зашевелилось, ожило… И… что? Бежать сейчас к Тосе? Как? Что сказать отцу? Время – десять двадцать, еще светло, конечно… Лето, июль…

– Бать, я на волейбол. – Митя решительно прошел к двери, так стремительно, что отец сначала и не понял, что происходит.

– Что-о? – Расслышав, что Митя отпирает дверь, отец в два огромных шага оказался в прихожей.

– Поиграть с ребятишками… – как можно небрежнее и свободнее сказал Митя.

– Завтра поиграешь! – рявкнул отец. – Ночь уже! Мать, ты слыхала? Митяй на волейбол собрался!

Марьяна вышла из кухни, вытирая руки.

– Сынок, поздно уже…

– Бать… – Митя объяснял отцу, зная, что решит все равно он, а не мать. – Мы тренируемся! Для соревнований!

– Что за соревнования летом? Ну-ка, погоди, пойду с тобой… Ишь, придумал, гляньте-ка…

– Бать… Да я на пятнадцать минут – двор за новым домом, я бегом! Ребята меня не вызвонили, они уже начали играть. А то меня заменят! Соревнования от школы! В летнем лагере! – Митя говорил быстро, все подряд, умоляюще глядя на мать, она подошла к отцу, слушая Митю с полным доверием.

– Отец, ну ладно, может, и ничего. А кто там будет? Кирюшка будет?

– И Кирюшка, и все… Мам, бать… Я – одна нога здесь, другая – там!

– Ну, ладно, отец, пусть мальчики в мяч поиграют! Им же хочется! – Мать прислонилась к мужу.

Отец отстранил Марьяну, с огромным подозрением осмотрел Митю, убедился, что тот не взял ни сумки, ни кошелька, что одет в волейбольные шорты и самую простую майку, не надушен, не причесан… Отец еще взлохматил Митины волосы, дернул его за майку:

– Слышь, сына, чтобы через двадцать минут был дома!

– Агась! – ответил Митя, перепрыгивая через две ступеньки и молясь, чтобы отец не увидел его телефончик, который мальчик нарочно оставил в комнате, для того, чтобы отец не вызванивал его, предварительно стерев в нем все Тосины слова – стыдные, сладостные, невозможные…

Жаль было их стирать, но сейчас он увидит ее саму и заставит ее сказать это ему вслух. Он понял, что может заставлять ее делать все, что он хочет. Что только может себе вообразить и что пока еще не может.

Иногда Мите казалось, что отец догадывается о том, что происходит в его жизни. Посматривает на него, посмеивается, почему-то не лезет. Понимает, наверное, что это не Эля. Пару раз спрашивал, небрежно, походя:

– Как там поживает Эля?

– Не знаю, – честно отвечал Митя. – Не переписываемся.

Все как-то так закрутилось… День за днем, день за днем… Тося, Тося, Тося… Митя стал привыкать, Митя осмелел, Мите слегка приелось, он заскучал и решил сделать паузу, не ходил к ней с недельку, потом забегал с новым азартом. Он был уверен, что Тося прогнала Деряева, а даже если и нет… Сама пишет, сама просит прийти, такая послушная и смелая, неожиданная, откровенная… Митя перестал видеть, какая она некрасивая. Присмотрелся, привык. Пару раз сталкивался с ее матерью, но при ней он у Тоси в комнате не запирался, уходил. Мать попробовала с ним заговорить, да он разговаривать не стал. О чем? Они и с Тосей разговаривали мало. Когда он слушал ее сбивчивые рассказы о ее жизни, о подружках, ему становилось скучно, а то и неприятно. Сам он ей рассказал о своих планах на жизнь, да и все. Ему же было ясно, что в эту жизнь Тосю он не возьмет. Он вообще никого туда не возьмет. Он – одинокий музыкант, и это не плохо, а хорошо, в этом его сила.