Александр Проханов - Убийство городов

Завитуха вертелся в окопе. Крутил ручным пулеметом, бил от живота, насаживая на огненную спицу прыгающих пехотинцев. И один, умирая, кинул в окоп гранату, оторвавшую у Завитухи руку.

Рябинин, оглушенный взрывом, слышал, как комбат хрипит в рацию:

– «Гром», я «Курок»! Они прорвались! Вызываю огонь на себя! «Гром»! «Гром»! Вызываю огонь на себя! – Комбат среди пуль и взрывов подобрался к знамени, старался выдернуть древко из мешков с землей. Рябинин видел, как подходят бэтээры. Из люков сыплются пехотинцы. Комбат не может выдрать древко из осевших мешков. Красное солнце встает над холмами. И внезапная, как мучительный порыв, предсмертная тоска, желанье сохранить в зрачках эти последние видения – солнце, подбитые в пшенице танки, изумленное неживое лицо Ромашки.

Рябинин содранными в кровь пальцами извлек из кармана мобильный телефон. Набрал домашний московский номер. Услышал голос матери:

– Коля, сынок, ты где?

– Меня убивают, мама! Прощай!

Тяжкий взрыв прилетевшего снаряда сотряс грунт, и Рябинин выронил телефон. Еще один взрыв харкнул огнем и обсыпал его землей. Это артдивизион откликнулся на призыв комбата и вел огонь по селу.

Комбат освободил древко знамени, колыхнул красным бархатом. Выхватил пистолет. Слепо взглянул на окоп:

– Мужики, вперед! За нашу советскую Родину! – И пошел, страшный, с лысым черепом, выпученными голубыми глазами, с рыжей косой бородой. В одной руке пистолет, в другой знамя. Полотнище тяжело колыхалось, и вслед за комбатом из окопа вылезали уцелевшие ополченцы. Шли, блестя штык-ножами. Артист с безумной улыбкой. Начштаба, держа в кулаке пистолет. Артиллерист, хромая, неся не стреляющий автомат.

Рябинин вылез из окопа и торопился за всеми, боясь отстать от знамени. Он шел без мыслей, желая одного – не отстать. Близкий взрыв колыхнул землю, приподнял его и унес туда, где вставало солнце.

Рябинин очнулся. Было темно, только ярко светилась узкая щель. Эта солнечная щель отражалась длинной полосой на шершавой стене. Он находился на бетонном полу, среди бетонных стен, под бетонным потолком. Голова гудела. Он ощупал ее и обнаружил, что из уха сочится кровь, застывает на шее сухой коростой. Вспомнил, как шел за красным знаменем, обредая воронку. Вспомнил лицо комбата с кричащим ртом. Бэтээр, из которого спрыгивали солдаты в касках. Черный ком взрыва, приподнявший его и швырнувший на солнце.

Теперь это солнце било в узкую щель бетонного каземата. Он ощупал карманы – ни телефона, ни фонаря, ни документов.

– Очухался? – услышал он близкий голос. – Значит, жить будешь, пока не расстреляют. – Это был голос Артиста, который лежал на полу. Его узкое лицо, окаймленное курчавой бородкой, проступало из тьмы. Длинные волосы, обычно собранные под косынкой, теперь, когда косынка исчезла, рассыпались до плеч. Но вокруг шеи по-прежнему был повязан розовый шарф, и в кармане камуфлированной рубахи виднелся край розового платочка. – А мы думали, что тебе хана.

Артист посмотрел туда, где лежал второй человек. И этим человеком оказался комбат Курок. Его лысый череп с рыжей бородой в сумерках казались валуном, опутанным желтой тиной.

– Ты бы лучше, Артист, еще раз разведал. Можем отсюда выбраться? – произнес Курок, и Рябинин слышал, с каким трудом давались ему слова.

– Нет, комбат. Отсюда не выйти. Разве что мухами стать и в щель улететь. А так невозможно.

Снаружи сквозь прорезь в стене раздавались неясные звуки. Голоса, стук металла, глухой рокот и лязг прокатившего танка. Кто-то близко прошел и раздраженно крикнул:

– А ты пошукай, побачь!

Рябинин, тоскуя, с беззвучным стоном, понял, что он в плену. Всех троих, оглушенных взрывом, захватили украинцы и поместили в этот бетонный каземат.

– Нет, Артист, мухами мы не станем, – сказал Курок. – А умрем как люди. В одном ты прав. Расстреляют и исповедаться не дадут.

– А зачем тебе исповедоваться, комбат? Ты же коммунист. А коммунисты Бога не признают. Это «белые» в Бога верят, а «красные» все безбожники.

– Какие «красные», «белые»? Все, кто на Донбассе воюет, все русские люди. И у всех один Бог – справедливость. Мы теперь каждый – и «красный» и «белый», и у нас один Бог.

– Что ж ты раньше мне не сказал, комбат? А то я все сомневался. Кто я? «Красный» или «белый»? Или просто бабник и забулдыга, который по ресторанам на аккордеоне играет и деньгу сшибает, – едко засмеялся Артист.

Но Курок не заметил насмешки. Мысль, которую он только что высказал, была для него не случайна. Родилась не сию минуту. Сопутствовала ему среди военных забот, танковых атак и обстрелов.

– Вот ты посмотри, я родом из Омска, сибирский человек. У меня есть великий земляк, генерал Карбышев Дмитрий Михайлович. Он из дворян, служил в царской армии. Офицер, воевал под Мукденом, получал награды. По всем признакам – «белый». Но во время Гражданской перешел на сторону «красных», дослужился до генеральского звания. Строил Брестскую крепость. Значит, «красный». Контуженным попал в плен к фашистам. Совсем как мы. Если бы нас не контузило, не взяли бы нас в плен никогда. Карбышева понуждали к измене, пытали, мучили. И нас будут мучить, пытать. Но он не предал Родину и принял мученическую смерть, когда его на морозе облили ледяной водой. Значит, он не просто герой, но и мученик. А война-то, которая называлась Отечественной, она же называлась «священная». Значит, война за святыни. И Церковь победу в войне называет «священной». Поэтому, я говорю, Карбышев мученик и святой, умер за святыню. Вода, которой его поливали, превратилась из черной смертельной воды в святую воду. И Церковь когда-нибудь причислит Карбышева к лику святых. Значит, он не «белый», не «красный», а русский святой. Вот и мы не «красные» и не «белые», а просто русские люди, которые попали в беду. И нам предстоит вынести муку, но не потерять нашу честь. – Все это Курок произнес вдохновенно, лежа на бетонном полу, не в силах согнуть поврежденную ногу.

– Вряд ли, комбат, я святой. В Бога не верю, баб люблю, в карты играю. Похоже, я жизнь мою в карты проиграл и теперь выпадаю из колоды, как бубновый валет. И никто, комбат, не увидит, как нас с тобой на расстрел выводят. И люди о нас с тобой ничего не узнают.

– Узнают. Им Рябина расскажет. Его не убьют. Ему еще долго жить. Он о нас с тобой людям расскажет. Расскажешь, Рябина?

– Не знаю, – сказал Рябинин. – У меня с вами одна доля.

Он осторожно поднялся, чувствуя, как ломит в затылке. Приблизился к длинному прогалу в стене. Увидел пустой солнечный двор, стену с блестящим рулоном колючей проволоки, двухэтажное строение с зарешеченными окнами, солдат, схвативших с двух сторон огромную кастрюлю и несущих ее через двор. На солнцепеке стояло одинокое кресло с резной спинкой и гнутыми ручками. Перед креслом на штативе была установлена телекамера, и оператор налаживал аппаратуру. Тут же находился человек в белом костюме, брюнет с блестящими волосами и черными, жгучими глазами, какие бывают у сладостных эстрадных певцов.