Ирина Муравьева - Полина Прекрасная (сборник)

– Я завтра скажу ей, что нужен развод и чистая жизнь, раз мы любим друг друга!

Внезапно он вспомнил свою Акулину, которая, верно, давно родила, и сам поразился себе: как могла душа его так очерстветь, что он даже ни разу и не пожалел ее, бедную! Ни разу себе не представил хоть мысленно, что там, на деревне, дитя его дышит и глазками смотрит на небо, а с неба на это дитя смотрит Бог?!

Любезный читатель! А вам ведь, конечно, и в голову не приходило, что рабство не только способствует нежной чувствительности, не только умеет развить в человеке желанье любви, милосердия, жалости, но даже и вовсе вогнать его может в такое сознание вечной вины, что больше уже ничего не поможет. Спиваются люди, из дому уходят. И нам лично кажется, что часть загадки – извечной загадки души нашей русской – и проистекает из этого рабства, наследие которого мы не изжили.

К чему же приводит отсутствие рабства? А я вам скажу, что отсутствие рабства приводит лишь только к другому отсутствию. Давайте я вам перечислю, чего: «Записок охотника» – раз, «Бэлы» – два, «Максима Максимыча» – три, «Тамани» – четыре, Крамского, Толстого, частично Чайковского. Наверное, что-то я и пропустила. Вернемся, вернемся еще к этой теме!

На следующий день с самого утра хлынул ливень, природа нахмурилась и походила на мину врача у постели больного, который, наверное, вот-вот скончается. За ночь Иван Петрович утвердился в своем решении начистоту поговорить с возлюбленной им женщиной и прямо обьяснить ей свою позицию. Доводы, которые он подготовил, должны были убедить княгиню, что стыдно грешить, если страсть их чиста, а браки свершаются на небесах. Пробило четыре. Кареты все не было. Иван Петрович стоял у окна и грыз свои только что аккуратно подстриженные и отполированные ногти. В четверть пятого он уже забыл о принятом ночью решении встретить княгиню душераздирающим разговором, а думал только о том, что, если она не приедет сейчас, то впору ему застрелиться от горя. В половине пятого знакомая карета остановилась на том же месте, что и неделю назад. Иван Петрович кинулся к дверям. Не прошло и тридцати секунд, как на руках его уже висела крошечная княгиня Ахмакова, которую он прямо через вуаль и накидку осыпал судорожными своими поцелуями. Увы! Ему было не до рассуждений! Прелюбодеяние все проглотило: и совесть, и разум, и чувство приличия. Наспех сорванная одежда, состоящая из предметов женского и мужского туалета, включая интимные всякие мелочи, летала по комнате. Мягкий сапог свернулся под столиком, словно собака. Но что говорить об одежде! Княгиня лежала навзничь на белых подушках, и скулы, горящие от возбужденья, цвели, словно розы, а пальцы цеплялись за потные плечи Ивана Петровича. Страшно! Да, страшно, когда вот останутся двое в какой-нибудь комнате или в лесу, и что тут творится! Святых выноси.

– Скорее, скорее! – шептала княгиня, впиваясь зубами ему прямо в губы. – Мне вовсе не больно! Не больно, не больно…

Иван Петрович почувствовал, как тоненькая струйка горячей крови потекла по его подбородку, и поспешно слизнул ее, боясь, что княгине вдруг станет неловко. Но она и не заметила этого. Точеное тело ее извивалось, а красные родинки над левой грудью припухли и стали похожи на ягоды.

Когда же закончились юные силы, и хриплые вскрики затихли, и руки повисли, устав от объятий и боли, княгиня сказала с печальным упреком:

– Я думала, вы в прошлый раз догадались…

Иван Петрович посмотрел на нее с обожанием. Ему было так сладко, что ни о чем – даже о грехе и необходимости развода – говорить не хотелось. Они полежали еще, помолчали. Он взял ее тонкую хрупкую руку и поцеловал от избытка любви.

– Пора мне, – устало сказала она.

Потом осмотрелась, как будто впервые.

– Я больше сюда не приду, мон ами.

Иван Петрович не понял, о чем она говорит, и растерянно улыбнулся.

– Когда я увижу вас?

– Вы? Никогда.

Он обмер. Она была очень спокойна.

– Позволь, я оденусь, – сказала княгиня.

Иван Петрович поспешно натянул панталоны, попытался застегнуть сорочку, но пальцы дрожали, пуговки не слушались.

– Сядь, Ваня, – шепнула княгиня Ахмакова.

Он сел на постель. Она подошла к нему вплотную, взяла его голову в свои ладони и поцеловала Ивана Петровича в лоб.

– Мой бедненький мальчик! – сказала она. – Какой же ты чистый, какой ты невинный! Прости меня, милый, за все, не сердись.

– Нам нужно венчаться, – сказал он испуганно. – Нельзя жить в грехе, нам Господь не простит…

Она замахала руками, смеясь.

– Да ты еще глупенький, Ваня, к тому же. Прощай, мне пора. Я и так задержалась.

Он подошел к окну точно так же, как и неделю назад. Увидел, как она впорхнула в карету и карета отъехала. В висках стучало, он ничего не понимал. Ливень, вроде бы переставший и уступивший место робкому весеннему солнцу, опять зарядил с еще большею силой.

Так начался ад. Никаким другим словом нельзя назвать жизнь, которая наступила для Ивана Петровича в ту минуту, как от его парадного отъехала карета и дождь торопливо размыл ее след.

Сперва он уверял себя, что, верно, ослышался, просто не понял, но, восстанавливая в памяти слова княгини и в особенности печальное лицо ее, с ужасом понимал, что она действительно разорвала их отношения, и разорвала навсегда. Уверившись в этой мысли, Иван Петрович принялся объяснять себе причины, по которым в его жизни могло произойти столь непоправимое несчастье. Снова и снова воображение рисовало ему их первую встречу в театре. Снова и снова он видел в полутьме ложи это маленькое круглое лицо с полузакрытыми рассеянными глазами необычайного цвета, который присущ океанской воде в тот час, когда солнце встает над волнами. (Иван Петрович, к великому нашему сожалению, никогда не бывал на океане, но мог догадаться по славным работам больших и не очень больших живописцев.) То, что он рванулся за четой Ахмаковых и чуть было не упал в гардеробной, не могло отвратить княгиню от Ивана Петровича – скорее, могло рассмешить, хотя он ни разу не видел улыбки на этом чудесном и странном лице. Потом быстрый вальс, ее легкие руки и шепот, и это ее приглашенье. Здесь еще все шло как по маслу: княгиня как будто сама с ним искала сближения. А дальше? Ведь как она это сказала? «Сегодня не стоит позировать». Боже! Его обожгло. Как только воспаленный мозг Ивана Петровича восстанавливал подробности их первого свидания, к горлу его подступал ком, и глаза переполнялись слезами. Особенно страшен и чуден был миг, когда она резким и легким движеньем расстегнула высокий сборчатый воротник своего платья, и он вдруг увидел под тонкой сорочкой две яркие красные родинки эти… Нет, это свидание было счастливым! Не зря же пришла ему мысль о разводе! Поскольку представить себе, что он будет вот так отпускать ее к мужу, бросаться на эту кровать, задыхаться от запаха черных волос, пропитавшего подушки и простыни, – о, никогда!