Ирина Муравьева - Полина Прекрасная (сборник)

Иван Петрович едва устоял на месте, когда эта пара рука об руку прошла мимо него. Воспаленным взглядом он тут же угадал под ожерельями на теле княгини две красные родинки и весь затрясся. Как будто бы в родинках дело! А вот ведь поди же…

В дверях танцевальной залы гостей встречали хозяева. Князь Голицын выступал в костюме сокольничего: желтый, перетянутый бархатным кушаком кафтан его особенно выгодно подчеркивал могучее сложение князя, шапка не скрывала высокого лба, а в прорезях маски блестели полные сметливости карие глаза. Жена его, женщина пышная и ладная, предстала гостям в виде русской боярыни в богатом, из белой парчи с черным мехом, костюме и белом платке, на котором сиял, как солнце, весь в крупных бриллиантах, кокошник. По случаю особого, подлинно народного характера праздника заимствованные из других стран танцы были заменены своими: исконными русскими плясками. Князь Голицын славился, однако, остроумными проделками и, будучи человеком большого и свободного ума, позволял себе часто рискованные забавы. Так и на этом балу-маскераде по настоянию хозяина парадный польский, который спокон веку было принято исполнять как церемониальный проход по всему залу под торжественную музыку, сочиненную господином Козловским, заменился на весьма куртуазную игру с лукавым оттенком обмана. Кавалеры и дамы, с большою охотой подстроившись под явно с шутливым намеком убыстренную мелодию гимна «Гром победы раздавайся», принялись изворачиваться, делать слишком уж вольные па, выписывать то кренделя, то зигзаги, основною целью которых являлась быстрая и успешная замена прежнего партнера на другого. В эту игру в конце концов были вовлечены почти все гости, и всем стало очень смешно и приятно, поскольку считалось, что, так вот играя, достигнешь желаемой всеми свободы.

Иван Петрович наблюдал, как женщина, тело которой любил он и душу которой стремился спасти, меняла партнеров, и видел, что каждый, кого она вдруг оставляла, пытался опять ее заполучить. Когда закончился первый тур и запыхавшиеся участники веселья остановились, сверкая зубами и громко смеясь, он быстро подошел к одной из немолодых, судя по ее увядшим плечам, дам, которая скромно сидела у стенки в костюме боярышни, и тоже вовлек ее в танец. Бешенство вдруг охватило его. Крутя свою испуганную партнершу, которая несколько раз чуть было не упала со всего размаху на зеркально блестящий пол, он до-крутился до того, что оказался, в конце концов, лицом к лицу (он был уже в маске!) с княгиней Ахмаковой, которая презрительно оттопырила до отчаяния знакомую Ивану Петровичу полную нижнюю губу, как будто желая ему отказать. Иван Петрович с решительной дерзостью перехватил ее тонкую руку в длинной лайковой перчатке и почти насильно положил эту руку на пропотевшее под голубым шелком крепкое и молодое свое плечо. Но не успел он сделать и одного движения, как кто-то в костюме запорожского атамана вклинился между ним и княгиней Ахмаковой, оттесняя Ивана Петровича от его возлюбленной. Вся кровь бросилась в голову нашему герою.

– Ответите мне! – не понимая даже до конца того, что он произносит, выдохнул Иван Петрович. – Вы так не уйдете, я вас разыщу!

Атаман приподнял маску, и Иван Петрович узнал того самого молодого человека жгучей наружности, которого он встретил месяца три назад в доме князей Ахмаковых. Еще тогда он запомнил, как этот жгучий молодой человек, расталкивая гостей, бросился за нею, и она, скользнув по безумцу рассеянным взглядом, исчезла, как будто растаяла. Тогда он и не успел как следует разглядеть лица его, но черные, вьющиеся, как у арапа, волосы и черно-сизые, с яркими белками глаза врезались в память.

– И вы мне ответите, не сомневайтесь! – близко наклонившись к Ивану Петровичу, прохрипел атаман.

В танце началось замешательство: партнерша Ивана Петровича с увядшими плечами неловко приседала на одном месте, как это делает иногда курица-несушка, если зашедший в курятник ребенок хватал ее, бедную, и от неловкости уже раздавил в яйцеводе яйцо. Князь Голицын, шедший в первой паре со своею величавою княгинею, успел вовремя заметить случившееся: передав жену в руки одного из новгородских витязей, он быстро и ловко развел противников и, подхватив под руку жгучего молодого атамана, увел его вовсе из залы.

Иван Петрович бросился вниз по устланной ковром лестнице, выскочил на улицу, и через минуту быстрые и сильные ноги несли его домой, в Подкопаевский переулок. Он понимал, что утром последует вызов, и радовался этому, как дитя. Ничего другого он и не желал себе, кроме быстрой смерти. При этом потребность раздавить, как давят иногда не заслуживших казни насекомых, – да, именно так: раздавить атамана – пожаром горела внутри. Он точно хотел умереть. Но умереть с одним условием: чтоб одновременно погиб его враг. Теперь он понимал, что княгиню Ахмакову с этим врагом его связывали те же самые отношения, которые связывали княгиню и с ним самим, что черноглазый, со вьющимися, как у арапа, волосами запорожец точно так же, как он, и ползал, и плакал, и били его, и так же щипали его, и кусали, и так же его целовали бессчетно, и так же в конце концов бросили. Вот что! И как его, бедного, не пожалеть? Когда он прошел тот же путь на Голгофу, который прошел наш герой? Да, загадка…

Любезный читатель! Какая загадка? Опомнитесь. В чем она? Ведь человек не просто так жаден. Он жаден вне смысла. А что это значит? А я вам отвечу. Вы, может быть, думаете, что человек не любит делиться своими деньгами, невестами, женами и ископаемыми? (Имею в виду лишь полезные, кстати!) Ан, нет! Он устроен иначе, сложнее. Бывает, что невмоготу поделиться своим унижением, очень бывает. Бывает, что даже тоску и кручину нельзя поделить, а не то что подругу! А стыд? Стыд забыли? Ну, то-то. Продолжим.

В половине седьмого утра на двери Ивана Петровича, не спавшего в эту ночь ни секунды, зазвонил колокольчик. Федорка пропустил в прихожую белобрысого и веснушчатого офицера, который назвался бароном Фридериксом и сообщил, что он имеет честь присутствовать на дуэли господина Белкина с господином Азариным в качестве секунданта последнего. Пришел сообщить лишь условья дуэли. Иван Петрович сказал, что он на все согласен и просит полчаса времени, чтобы слуга его успел отнести записку господину Мещерскому, коего Иван Петрович Белкин приглашает быть секундантом со своей стороны.

Опускаем утомительные подробности этого разговора и переносимся в спальню мирно спящего в Грунечкиных объятьях ближайшего друга героя. Никогда не поверил бы Ипполит Мещерский тому человеку, который еще неделю назад сказал бы ему, что и в супружестве бывают приятные стороны. (Читатель со мной согласится, что их не бывает!) Возьмем, например, переезды на дачу. Все эти кастрюли, коробки и пледы! Ну, ладно там дача. А деторожденье? Пока их, несчастных, родишь, воспитаешь, пока им утрешь их носы и проверишь, как он, этот отпрыск, усвоил законы какой-нибудь хоть географии, скажем! А, кстати, к чему их вообще усваивать? И так можно жить. По законам природы.