Ирина Муравьева - Полина Прекрасная

– Я думаю, Попелька, – сказала однажды мама, тщетно пытаясь поднять съехавшую петлю на только что купленных утром колготках. Колготка ей сопротивлялась. – Я думаю: раз твой отец не помощник, – и мама скривила брезгливые губы, – давай пригласим, ну, его , нам помочь: на даче баллон нужно газовый вставить. А я не умею. Там нужно крутить. Всегда твой отец это делал.

– Но, мама! – Полина схватилась за щеки. – Ты что! Какие баллоны, какой еще газ! Нам сторож поможет. При чем же здесь он?

– Плевать мне на газ. Но я – мать твоя, так? – И мама расправила сильные плечи. – Имею я право, поскольку я мать, хотя бы увидеть его или нет? В конце концов, может быть, он негодяй? А может быть, он сексуальный маньяк? А может быть, рецидивист-уголовник? Любой может взять и сказать: «Я писатель». Буквально любой. И поверят, учти. У нас люди очень доверчивы, слишком. Иначе бы не было столько писателей!

– Но я не могу к нам его привести. Да он не пойдет. Он ведь нас с ним скрывает.

Полина была вся пунцовой, как роза. А может быть, даже пунцовей ее.

– Тогда пригласи его просто на дачу. Скажи: мол, природа, ну, поле, там, лес. Не все в Переделкине зад протирать, у нас ведь не хуже места. Ведь не хуже?

Полина смежила ресницы.

– Зачем тебе это? Ведь он не жених.

– А кто он тогда? – Мама вдруг взорвалась. – И что ты к нему каждый вечер бежишь? Он, что, прости господи, маг, что ль, какой? Ведь стыдно глядеть на все эти затеи!

– Какие затеи? Что есть, то и есть.

– Короче: такая моя к тебе просьба. Такой мой тебе материнский приказ. А то я сама вам устрою «свиданье»! Ведь надо же: с матерью так не считаться! В конце концов, мать – это вечная ценность! А все остальное – невечные ценности! И ставку на эти невечные ценности тебе не советую, Попелька, делать! Хотя бы на нашем семейном примере могла б догадаться, что значит мужчина! Он враг и предатель, а больше никто! Его разорвать и в помойку! В помойку! И воду спустить! Чтобы больше не всплыл!

Полина взглянула на мать и задумалась. Была ведь когда-то нормальная женщина.

Вечером она с запинкой пригласила своего знаменитого любовника приехать к ним с мамой на дачу: там все расцвело. Любовник ее знаменитый задумался. Засвечиваться он не хотел, это правда. С другой стороны, заглянуть и понять, что это за дача, куда она рвется, какие вокруг там гуляют парнишки, в какие они волейболы играют…

– Приеду! – сказал он, целуя ей шею.

Договорились на пятницу. В выходные нельзя: Валентиночка удивится. Писатель решил повести себя так, как будто он старший товарищ и друг. Приехал по дружбе, был неподалеку.

В ночь с четверга на пятницу Полининой маме приснилось такое, что мама стремглав побежала к соседке, все той же усатой и властной Тамаре. Тамара была толкователем снов.

– Я вижу себя совершенно в воде. Ну, в море, как будто.

Тамара курила вполне равнодушно и дым выпускала из губ в виде шариков.

– Я ползаю будто по дну и ищу в песке, там, на дне, что-то вроде ракушек. И вроде сьедобных.

– Ракушки? А формы какой?

– Большие такие и продолговатые.

– Так-так, понимаю… Ну, что замолчала?

– Вдруг вижу: скала.

– А оттенок какой?

– Оттенок какой? У кого?

– У скалы! Ну, не у меня же, наверное, господи!

Тамара была грубиянкой и часто срывала на людях свой скверный характер.

– Ну, синий почти. Хотя нет! Не совсем. Там черный присутствовал. Черного больше.

– А форма?

– Что форма? Скала как скала.

– Вот каждое слово клещами тащу! Нет, Фрейд бы мне не позавидовал!

– Фрейд? Так он же… – И мама понизила голос: – Он разве же не запрещен, этот Фрейд?

– Мне не запрещен. Продолжай, говори.

– А близко от этой скалы лежит птица. Такая вот тоже: синющая, с черным. Глаза приоткрыты.

– Пернатая, значит, – сказала Тамара.

Полинина мама сглотнула ком в горле.

– Я вроде подумала: «мертвая птичка»…

– Размером какая?

– Кто?

– Птичка! Не я же!

– Размером? Ну, с лошадь.

– Как с лошадь?

– Да, с лошадь. А может, и больше. Огромный зверюга! Лежит и не дышит.

– А ты все в воде?

– Я в воде. Но я отползаю по дну, чтобы выйти скорее на берег и чтоб убежать. И вижу вдруг: птица-то эта живая! Летит надо мной, аж крылом задевает!

– Какого размера крыло?

– Я не помню. Но очень уж страшно!

– А вы все хотите, чтоб вам показали «Вокзал на двоих»? – Тамара откинулась в пышных подушках. – Послушал бы Фрейд, он бы сразу описался!

У мамы пропал скудный дар ее речи. Представив себе, как описался Фрейд, она замолчала и вся побелела.

– Тут я вылезаю, – шепнула она, – а там одни скалы. Ни берега нет, ничего. Только скалы.

– А эти, ракушки твои? Где они?

– Не помню. Наверное, обронила…

Тамара рывком погасила огонь, а дым облизнула с губы и задумалась.

– Забавненький сон, – прошептала она. – Готовься, моя дорогая, готовься…

– К чему мне готовиться, Томочка, а?

– К событиям, вот что. К большим испытаниям. Ракушки твои – это проще простого. Большой сексуальный желаемый символ. Опять же вода. Ты по горло в воде. Ну, тут комментировать нечего, ясно… А вот эта птица… Я думаю так: прямая опасность и есть эта птица. Писатель ваш этот, любовник. А кто же?

Вернувшись домой и заглянув в комнату дочери, чтобы убедиться, что бедняжка ее крепко спит, мама сказала себе:

– Еще мы посмотрим, кому тут опасность! Ишь, мертвым прикинулся! Птичка какая…

Утром той же самой пятницы, которая, как на грех, оказалась тринадцатым числом, Яков Сергеев, которого часто узнавали по телефону незнакомые люди, поскольку он выступал по радио, читая отрывки из своих произведений, позвонил в библиотеку, где работала Полина.

– Алферову вам? Подойдите, Полина!

– Ну, что? Я заеду тогда к четырем? – спросил он, однако невесело как-то.

Полина задумалась.

– Яков, не надо… Я вижу, что ты ведь не хочешь. Не надо…

– Хочу – не хочу, мы решили. Так я тогда, может быть, сыру возьму? Икорку купил. Тут заказ у нас был…

Писатель Сергеев звучал очень мрачно.

Приехали ровно к шести. Большой белый стол был накрыт на террасе, и магнитофон пел на полную мощь. Полинина мама сидела на стуле с таким молчаливым решительным видом, как будто слова этой ласковой песни ее и не трогали вовсе.

– «Дурманом сладким веяло, когда цвели сады…» – Сам голос на пленке был сладок: наверное, хорошая, милая женщина пела.

– Романс, – сказал мрачно писатель Сергеев. – С ума посходили на этих романсах.

– Да, ретро сейчас очень в моде, не спорю, – сказала печально Полинина мама и руку ему протянула, знакомясь: – Мадина Петровна.

– Нечастое имя, – промолвил Сергеев. – Татарское?

– Что вы? Какое татарское? Гора есть такая в Усуйской долине. Мадина. Гора. Вот отсюда и имя.