Ирина Муравьева - Полина Прекрасная

Он угадал, что Полина поедет на дачу, потому что после того безобразия, которому подвергла его утомительная Мадина Петровна, ему не должно бы хотеться опять увидеть несносную эту Мадину. Поэтому дача надежней всего. И там она спрячется, наша капризница. А он вот приедет! Он перехитрит. Букетов желали, Мадина Петровна? Каких вы желали букетов, каких? Сейчас вот куплю вам прекрасный букет! И буду просить вашу дочь, умолять вернуться ко мне, потому что дороже… Писатель Сергеев вдруг вспомнил роман, лежащий в столе в виде груды листочков. Ведь там он логично уже доказал, что если любовь – то не важно, какая, и с кем, и в каком даже веке. Пускай все отпущено и распоясано, пускай пишут письма, неважно, кому, и травы пускай на земле расцветают, а главное, чтобы роман твой уплыл, как вольный корабль по волнам, и Венера ласкала его волосами в пути.

И вдруг оказалось, что в жизни не так. А нужно, чтобы только эта вот женщина. И только сейчас. Только с ним. И всегда. И без промедлений, и без проволочек. Поэтому он взял такси, и в жару – сквозь запах арбузных скисающих корок, сквозь лепет подсохшей листвы – на вокзал и на электричку до «Зеленоградской».

Мадина Петровна пила молоко. Она поставила себе за правило каждое утро выпивать стакан молока и, кроме того, умываться мочой. Одна сотрудница на работе поделилась с ней простым своим секретом: если каждый день выпивать утром стакан молока и умываться мочой, причем совсем свежей, парной, так сказать, то кожа везде молодеет настолько, что дети родные тебя не узнают. Мадина Петровна всплакнула, задумалась. С того безутешного часа, как муж покинул ее и она себе вены царапнула старой английской булавкой, прошло больше года. Воды утекло! Да, именно так: очень много воды.

Мадина Петровна успела понять, что в ней еще женщина не умерла, что хочется нравиться и привлекать, что с мужем своим не узнала она простого, земного и личного счастья, и нечего ей торопиться стареть, искать себе теплое место на кладбище. Успеется, милая, не за горами.

Итак: было утро. Умывшись мочой, Мадина Петровна пила молоко. И вдруг дочь ее прошмыгнула в калитку. Лица на ней не было. Просто пятно. Поднявшись по влажным ступеням, Полина сняла босоножки и пошевелила отекшими пальцами ног. И легла (вот так: без лица!) на кривую качалку.

– Полина! Ты только ее не качай! Она еле дышит. Отец твой свалился. Ты помнишь, как папа свалился с нее? Мы очень смеялись тогда, до упаду…

Полина молчала.

– Ну, что ты молчишь? – сказала ей мать. – Раз не помнишь, неважно. Здесь рай. Слава богу, приехала! Рай! А ты гниешь в городе!

– Я не гнию, – шепнула Полина и вытерла слезы.

– Иаков? – вскричала Мадина Петровна. – Он бросил тебя? Говори!

– Я – его, – сказала правдивая наша Полина.

– Зачем? – побледнела несчастная мать.

– Я больше его не люблю. Вот зачем.

– Как это: не любишь? При чем здесь любовь? Он должен жениться, и все! Я его…

– Никто ничего мне не должен.

– Ты что? С каких это пор? Вся в отца! Вот и он всегда повторял эти глупые вещи!

Полина совсем опустила глаза. Качнула качалкой, рискуя свалиться.

– Пусть только посмеет уйти от суда! – сказала с угрозой Мадина Петровна.

– Какого суда?

– Как какого? Есть суд. Ну, там, в небесах. Я не верю сама, но мне говорили…

Полина вздохнула.

– Мы делаем так: избегаем его, насколько возможно. Полина! Молчи! Дай договорить. Избегаем его. Тогда он теряет рассудок от страха. И ползет, так? Мы ему говорим: «Теперь уже поздно. Прощай навсегда». Он снова ползет. Ты ему говоришь…

– Зачем столько ползать?

– Как это зачем? В конце концов, он вызывает жену… Ну, ночью, на кухню, чтоб дети не слышали. И ей говорит, что уходит к другой, а с ней подает на развод, вот и все!

Мадина Петровна закрыла глаза. Увидела: муж в голубом пиджаке (купил по дешевке у контрабасиста!) кричит ей, что больше не может так жить, не любит давно, никогда не любил, терпел из-за дочери, все. Ухожу! И буду жить с Ольгой! Решение принято.

– Решение принято. Я ухожу.

Мадина Петровна заплакала вдруг.

– А ты не ищи. И не жди. Не вернусь.

Она полотенцем отерла глаза, и тут они обе застыли: Иаков с огромным букетом свежайших цветов спешил по дорожке, скрипя башмаками. Сейчас он и не был похож на писателя. Скорей, на артиста кино, на певца (немного на Хиля, немного на Кобзона!), и если бы он вдруг запел во всю мощь про русское поле, то не удивил бы ни дачников, ни птиц в вышине.

– Мадина Петровна! Родная моя! – воскликнул Иаков. – Полина, ты тут? А я и не знал. Я вот к маме твоей. Прощенья просить. Ну, дурак, идиот! Ну, бейте меня.

Он покорно склонил вспотевшую от возбуждения голову.

– Рукой не хотите? Возьмите вон ковш. Да хоть сковородку! Я все потерплю.

– Не буду я бить, – отказалась Мадина.

– Простили? – Он весь просиял. – Мы друзья?

Сделаю-ка я тут небольшое лирическое отступление. Решила и сделаю. Точка. Хочется вот иногда человеку взять и вымыть руки. Не будете вы же его за подол хватать и кричать:

– Эй, вернись! Зачем тебе руки-то мыть? Не хирург!

И я точно так: отступила, и все. Куда отступила? А вот в ЦДЛ. Какое отличное, чудное место! Во-первых, конечно же, географически. Ведь центр Москвы, особняк, чистота. И есть где поесть. В ресторане. И есть, чего там поесть, с кем поесть и зачем. Хотите люля? Так поешьте люля. Хотите кебаба? Поешьте кебаба. А бабы какие там! Дивные бабы! Ну, женщины то есть. Коллеги, друзья. Попробуй сказать ненароком такой, с кудрями и в кожаной юбке: «писательница». Тут точно конец тебе, да. Тут: конец. Лицо расцарапает. Сразу! За дело. «Писатель» без всякого этого «ца»! Хоть в юбке, хоть без.

ЦДЛ – это клад. Он Оксфорд и Гарвард. Научат всему: смотреть, видеть, слышать, зависеть, дышать, терпеть, ненавидеть, обидеть, вертеть. И гнать, и держать тоже быстро научат.

Ура, ЦДЛ! Бесаме, бесаме! Наука злословья, оазис предательств! Каких людей съели! И как! С чесночком! А сколько несъеденных слышит и дышит? Идет человек. Говорят: «Он – стилист». А клык-то зачем у него, у стилиста?

Сергеев, дитя ЦДЛ, был умен и знал, как выигрывать, как обходить, где лучше лизнуть, ну а где огрызнуться, поэтому с глупой Мадиной Петровной легко было справиться, очень легко. Не глядя на Полину, завесившую себе все лицо волосами, он развалился в плетеном кресле, сам себе налил чайку из чайника с позолоченным носиком, сам уставился на покрасневшую родительницу умными своими глазами и весело сообщил, что только вчера закончил отрывок, где ребята из пионерского лагеря напали на след одного шпиона, который прятал свою шпионскую рацию у подножия горы, которая действительно называется Мадиной, и расположена она прямо в Усуйской долине. Он все это лично проверил, нашел в трех сразу весьма обстоятельных справочниках. Мадина Петровна растаяла даже. Конечно, он женится, уговорим.