Ирина Муравьева - Лас-Вегас, ночь, бесплатный аспирин

– Уверен. Спасибо.

Вернулся в гостиницу.

Телефон молчал. Красный огонек не светился.

Он бросился на кровать не раздеваясь. Комната с зарешеченным окошком накренилась, как лодка, и, зачерпнув густой дрожащей черноты, поплыла вверх. Он ухватился обеими руками за матрац и тоже поплыл вверх, все сильнее чувствуя подступающую к горлу тошноту.

Е-ще выше! Е-ще! Ну давай! В ушах звенело. Потом наступила тишина. В закрытую дверь спокойно вошел Копельбаум в белой рубашке и черных джинсах. Сел на стул.

– Да, – сказал он. – Умерла. Как мы и думали.

Лицо колдуна было сосредоточенным, густые брови хмурились.

Он не удивился ни его приходу, ни даже тому, что Копельбаум говорил по-русски.

– Старуха умерла? – догадался он. – Отчего она умерла?

– Старик ее отпустил, – сказал колдун. – Не мог удержать. Сил не хватило.

– А что со стариком? Где он?

– Там же, где она, – спокойно ответил Копельбаум. – Там же, где она.

– Умер? – поразился он.

– Нет, – покачал головой Копельбаум. – Его просто нет больше.

– Так он жив?

– Я не вижу никакого противоречия между тем, что человек не умер, но перестал быть. В одной реальности он есть, – тут колдун прищурился и сделал вид, что припоминает. – А в другой реальности его нет. Вот только которая из них виртуальная? Это по твоей части.

– Ты смеешься надо мной! – сказал он Копельбауму. – Но ты же знаешь, что она…

– Бросила тебя? – радостно и неприятно подхватил колдун. – И что ты намерен делать?

– Не знаю, – пробормотал он. – Я без нее не могу.

– Ах, это слова! – отмахнулся Копельбаум. – Все могут без всех и любой без каждого. Даже родители способны пережить своих детей, хотя уж это-то что за жизнь? А ведь ничего. По грибы ходят. – Он с каким-то особенным смаком произнес «по грибы ходят».

– У тебя есть этому объяснение? – спросил он колдуна.

– Есть, – небрежно ответил тот. – Все очень просто: живут уже не те люди, которые были до потери. Всем только кажется, что это они. А на самом деле они перестали быть, вот и все.

– Значит, если она ушла из моей жизни, меня больше нет? – спросил он.

– Тебя больше нет, – жестко сказал Копельбаум. – Не хочу обманывать. Но вопрос вот в чем: насколько тебе важно, чтобы ты был именно ты? Ведь и иначе тоже можно… Ну, не она, так… В конце концов… И потом: вы уже достаточно потрепали друг другу нервы…

– Оставь, – попросил он. – Что ты понимаешь?

– Только без патетики, – сморщился Копельбаум и поднялся со стула. – Без соплей. Баб на твой век хватит. А эта еще и истеричка к тому же.

– Я тебя убью, сволочь, – прошептал он.

– О! – захохотал колдун. – Вот ты и заговорил о смерти! Стало быть, голову в петлю? Бокал со снотворным? Десять пачек аспирина? Бесплатного к тому же? Я рад, что ты злишься, это оздоровляет… Меня убить невозможно, меня ведь нет. А себя ты убивать не собираешься, это болтовня. Ты хочешь удержаться на высоте, но тебя оттягивает вниз. Ты хочешь быть честным с собой, но в вашей истории быть до конца честным значит и впрямь умереть, поставить точку. Она бросила тебя, а ты – в ответ – лег и умер. Молчишь? Зря. С кем тебе еще поговорить, как не со мной?

– Подожди, – прервал он колдуна. – Что с нами будет?

– Только не ври, – жестко ответил Копельбаум. – Каждый из нас прекрасно знает, что с ним будет. Судьба темна, но человек ясен. Выбирая женщину, ты отказываешься от себя. Выбирая себя, ты теряешь женщину. Но…

Внезапно колдун замолчал.

– Что – но? – закричал он, впившись в Копельбаума слепнущими от мигрени глазами. – Говори!

Но колдун продолжал молчать, и тело его вдруг размазалось по воздуху – хотя лицо все еще было отчетливым и близким.

– Так если я выбираю женщину, – хрипло прошептал он в это лицо. – Если я выбираю женщину, то…

– Да, – выдавили из себя размазанные остатки Копельбаума. – Да. Но эта женщина тебя предаст. А ты предашь ее. И как бы там ни было, но умрете вы в разное время.

– Подожди! – закричал он в темноту и вытянул вперед руки, выпустив свой матрац, который висел под самым потолком, накренившись. – И ничего другого?

Копельбаум не успел ответить. Матрац с грохотом обрушился вниз, и тут же наступило облегчение: мигрень прошла. Он лежал на кровати в спокойном и удобном положении, до подбородка укрытый простыней. Комнату заливало утренним светом. Правый бок его чувствовал ровное тепло другого человеческого тела, укрытого той же простыней.

Она спала рядом, положив, по своему обыкновению, сложенные ковшиком руки под щеку, и глубоко дышала. Он близко видел ее смуглое лицо, большой рот, шею, ключицы… Мозг его заработал с лихорадочной скоростью.

«Ничего этого не было, – вспомнил он. – Было представление фокусника, на котором у меня разболелась голова. За соседним столиком сидели старик со старухой. Потом мы получили пачку бесплатного аспирина на бензоколонке. Потом пришли домой и в лифте встретили зареванного мужика с лицом козы, потом…»

Он быстро увидел, что было потом, и его привычно обожгло. Но после этого она плакала и сказала, что все, конец, больше она не может. И он согласился с ней, потому что и в самом деле они измучились, а выхода не было. Кажется, он произнес, что лучше расстаться, отпустить друг друга. С этим они и заснули, отодвинувшись каждый на свой край широкой гостиничной кровати.

Сейчас – в ярком желтом свете утра – выражение ее лица было таким, словно она закрытыми глазами смотрит длинный тяжелый фильм. Он понял, что это значит. Она видела их жизнь в своем, отличном от его варианте и страдала так же, как только что страдал он, не подозревая, что вот-вот проснется.