Марина Алиева - Жанна д'Арк из рода Валуа. Книга третья

Бесшумно ступая, Ла Тремуй подошёл к окну и деликатно вытянул шею из-за плеча дофина.

По узкой улочке как раз бежали две служанки и какой-то степенный тучный горожанин со свёрнутой бумагой в руках. Служанки пронеслись мгновенно, задрав для удобства юбки высоко и неприлично. Горожанин же явно отставал и разрывался между желанием успеть и сохранить степенность, но, судя по его красному от напряжения лицу, желание успеть победило.

– Как бы вы это назвали, Ла Тремуй? – безлико спросил дофин.

Министр пожал плечами.

– Вы знаете, это поклонение всегда вызывало у меня беспокойство, сир. Но это всего лишь чернь…

В этот момент несколько скороходов протащили мимо окна богато украшенные носилки с гербом, и Шарль засмеялся.

Этот смех был хорошо знаком Ла Тремую. Нервный, рывками. За таким обычно следовал срыв, которого министр ждал уже давно. И ожидание его было вознаграждено немедленно.

– Поклонение?! – заорал Шарль. – Я бы назвал это изменой, сударь! По-вашему, куда они все так торопятся МИМО МОИХ ОКОН?! К святыне!!! Успеть припасть к ногам! Получить благословение! А что за бумаги тащат? Это прошения! Как в высшую инстанцию, как будто нет никого главнее!!!

Он рывком отошёл от окна, но через несколько шагов словно наткнулся на невидимую стену, развернулся на каблуках и, наставив палец на Ла Тремуя, злобно зашипел:

– Вы… Вы вечно твердите, что печётесь о МОИХ интересах! Мой интерес сейчас в одном – в преданности! Но это такая редкость, которую вы, кажется, не в состоянии предоставить!

– Я предан вам, сир…

– Враньё!!!

От крика лицо у Шарля налилось кровью. Он поперхнулся, закашлялся, и пока, согнувшись в три погибели, выталкивал из себя этот кашель, Ла Тремуй стоял перед ним, спокойно наблюдая, весь подобравшийся, как змея перед броском. «Спроси меня, – мысленно умолял он. – Сейчас самое время! Спроси…».

«…P. S. А теперь, мой друг, о том, что Вы, наверняка, желали бы знать более всего. Вчера я обмолвилась при её светлости о том, что получила от Вас письмо, где Вы сообщаете, что, якобы, кто-то из дворян её сына получил увечье при строительстве осадных сооружений. Как и ожидалось, она выразила явное беспокойство, хотя и оставалась осторожной. Когда я предложила послать за письмом и уточнить, кто именно получил увечье, ответила: «Нет, не надо», но было видно, что ответ этот дался ей с трудом. Чуть позже мадам пригласила меня на ужин у королевы, несомненно для того, чтобы всё-таки разузнать подробности. Я дождалась прямого вопроса и успокоила её. Но уже нет никаких сомнений в том, что герцогиня беспокоится. Не знаю, насколько всем остальным это бросилось в глаза, но, когда я упомянула о семействе Буасменар, через которых у моего рода родство с родом де Руа, мадам снова проявила интерес, больший, чем можно было ожидать от человека безразличного, и некоторые были заметно удивлены… Боже, как глупа она была – Вам бы понравилось, друг мой – послушна и предсказуема, как марионетка в руках кукольника. Теперь она благоволит ко мне, и можете не сомневаться – после слухов о поломанной карете, которые я распущу, герцогиня обязательно предложит место в королевском кортеже…».

Ла Тремуй с большим удовлетворением сложил полученное письмо и сжег его над свечой, при свете которой его читал. Затем достал другое, прочитанное ранее, и углубился в его изучение.

Первое письмо было от супруги мадам Катрин, второе – от герцога Бургундского. Их Ла Тремуй и получил, и читал с великими предосторожностями. Но, если с первым всё уже было понятно, то со вторым он пока не определился. Или письмо тоже следовало сжечь, или…, или… Или заставить, наконец, выстрелить, подобно бомбарде, дающей сигнал к началу сражения!

Но прежде следовало понять, не полетят ли осколки в самого Ла Тремуя, для чего министр и склонился снова над письмом, взвешивая и, толкуя с разных сторон каждое слово.

Что ж, Филиппа, как и герцогиню, нельзя было упрекнуть в безрассудстве, хотя страсти, владевшие им, были так же сильны, если не сказать больше. Герцогиня страдала всего лишь от любовной горячки, тогда как герцог, теряя город за городом, пребывал в бешенстве по целому ряду причин. Его свадьба снова была отложена, отношения с Бэдфордом, и без того натянутые после Орлеана, обострились, кажется, ещё больше из-за требований Филиппа отдать ему контроль над Парижем, и подозрений регента в том, что недавний союзник близок к измене. Но самое большое бешенство вызывала в герцоге Бургундском медлительность самого Ла Тремуя, от которого давно уже ждали каких-то действий. «…Мне не претит вести мирные переговоры, поскольку их желал ещё мой отец. И то, что вести их следует с его убийцей, не может браться в расчёт никем, поскольку желание моё только о мире… Тем более странно нам понимать и принимать Ваше бездействие, особенно теперь, после предупреждений, которые Вы получили от нас ещё до начала похода вашего дофина, и подтверждения которым, наверняка, продолжаете получать…».

Да, в осторожности Филиппу не откажешь – ни одного конкретного намёка, ни одного оборота, который нельзя было истолковать иначе, чем устроило бы Ла Тремуя. И в то же время, полная убеждённость в своей правоте. Иными словами – то, что нужно!

Ла Тремуй сложил письмо и сунул его за нагрудник. Пригодится. Обязательно пригодится! И очень скоро, судя по всему. «Надо только посмотреть, как сложатся дела в Реймсе», – подумал министр и сел писать записку для де Вийо с указанием, где и каким образом они должны встретиться.

Эти встречи происходили всегда в людном месте, на глазах у многих. Не слишком почитаемый при дворе герцогини, увечный конюший нашёл себе дело в обозе у её сына Шарло, что позволяло Ла Тремую периодически «натыкаться» на него во время прогулок по тылам ставшего на привал войска. А поскольку указания, которые он во время этих встреч еле заметно давал, всегда были хорошо продуманы и сведены к паре-тройке фраз, им не требовалось даже надолго задерживаться друг с другом, избегая ненужного интереса со стороны.

– Постарайтесь в окружении своего господина распустить слух о том, что я тайно получил из Бургундии письмо, – быстро шепнул Ла Тремуй, задержавшись возле де Вийо с наигранным интересом к новому седлу, которое Шарло недавно купил. – Можете даже высказать предположение, что за спиной его величества я веду какие-то переговоры. Но слишком не усердствуйте, мне нужно вызвать к себе интерес, а не тюремщика…

Исполнительный де Вийо перевернул седло, демонстрируя внутреннюю отделку на швах, и еле заметно кивнул.

Судя по всему, он и с этим поручением справился весьма успешно, потому что до самого Реймса дофин ничем не высказал Ла Тремую своего недовольства и с подозрением в его сторону не смотрел. Но уже накануне въезда в город, стоя перед своим войском в ожидании торжественной процессии с ключами, Шарль вдруг громко заявил, ни к кому конкретно не обращаясь: