Марина Алиева - Жанна д'Арк из рода Валуа. Книга третья

Герцогиня Анжуйская заняла место по левую руку от короля, на помосте более узком. Он был ничем не отгорожен, но над головами сидящих на нём, на высоких шестах закрепили тент синего полотнища с золотыми лилиями, и казалось, будто королевский балдахин распростёр свои крылья над теми, кто был особенно близок его величеству. С другой стороны, по правую руку, точно на таком же помосте сидела Жанна. Но, если за спиной мадам Иоланды толпилась её свита, сын Шарло и мессир Дю Шастель со своими оруженосцами, то возле Жанны стоял один д'Олон.

Бог знает, каким образом придворная знать умела чувствовать настроения своего сюзерена. Жанне улыбались, вроде бы по-прежнему. Кто-то даже подходил и говорил любезные слова, но на помост не взошёл ни один. Все те, кто обычно составлял свиту Девы, ехали сейчас по ристалищу, приветствуя короля. И, хотя они склоняли и перед ней мечи и копья, любой, взглянувший на королевскую трибуну, первым делом замечал пустоту вокруг вчерашней героини.

Внезапно несколько бретонских рыцарей, которые выразили желание участвовать в турнире, высоко вскинули мечи и прокричали приветствие. Из толпы горожан их тут же поддержали бретонские же солдаты, и все головы повернулись к королевской трибуне. Знать встревоженно завозилась. На узкий помост Жанны поднимался Артюр де Ришемон. В участии в турнире ему было отказано, но о том, что опальный коннетабль не может присутствовать в качестве зрителя речи не шло, и герцог явился при полном параде, со всей своей свитой. Пустота на помосте мгновенно заполнилась. Ришемон отвесил низкий поклон королевской чете, преклонил колено перед Жанной и встал возле неё, крепко держась рукой за короткий кинжал на поясе и высоко задрав подбородок. На его побледневшем лице уродливый шрам – память об Азенкуре – выделялся особенно заметно.

Шарль побагровел.

Ришемон не имел никакого права устраивать подобные демонстрации! Его военную помощь никак не назовёшь геройской, потому что подоспела она уже, фактически, к победителям. А участия в битве при Патэ слишком мало, чтобы чувствовать себя победителем тоже… Да и отказ в пэрстве на коронации недвусмысленно давал понять, что присутствие герцога при дворе нового короля нежелательно. И, уж конечно нежелательны те, поистине королевские почести, которые он оказывает на глазах у всех девушке, лишь вчера получившей дворянство!

Угодливый Ла Тремуй склонился к королевскому креслу как раз кстати.

– Передайте Ришемону, что в его услугах мы более не нуждаемся, – процедил Шарль.

Ла Тремуй кивнул, скрывая радость, но не сдержался – ядом капнул.

– Ваше величество должны знать, что герцог здесь по приглашению герцогини Анжуйской. Может быть, следует поставить в известность сначала её, чтобы подобная неловкость не повторилась на вечернем приёме?

– До вечернего приёма Ришемон должен покинуть Реймс. А с ма… с её светлостью, я поговорю сам.

Королевское раздражение требовало выхода и, осмотревшись, Шарль не нашёл никого полее подходящего для его вымещения, кроме своей жены.

– Вашей матушке, мадам, следует помнить, что женское самоуправство всегда было губительным для этой страны, – прошипел он.

– Не так давно она была и вашей матушкой тоже, – тускло ответила Мари.

Последняя беременность далась её тяжело, но выражение унылой обречённости не покидало лица королевы уже давно. Чрезмерно занятая государственными делами мать не имела ни времени ни желания утешать дочь в её горестном браке, а супруг… О, Господи, да что о нём говорить! Со времён жизни в Шиноне Мари перестала заблуждаться. Её муж слишком слаб и не может служить опорой кому-либо, и даже самому себе. Только недавно умершая мадам де Монфор да пара фрейлин, достаточно некрасивых, чтобы не питать иллюзий и быть отзывчивыми, были тем бездонным дуплом, в которое она выговаривалась, когда не хватало больше сил молчать.

Мари давно уже не любила Шарля. Среди всех, кто думал, что хорошо его знает, она была, наверное, единственной, кто знал его действительно хорошо. Ни во что не посвящённая, без особого, впрочем, удивления или возмущения, несчастная супруга интуитивно посчитала появление возле мужа Господней посланницы делом рук своей матери. При этом она мало задумывалась о самой девушке. А все разговоры о чуде и свершившемся пророчестве пропускала мимо ушей. Её мать и не на такое была способна, но единственное, главное лично для Мари чудо – превращение запуганного и жалкого мальчика в рыцарственного короля – она так и не совершила, а всё остальное было уже не интересно. Поэтому, когда при Мари заводились разговоры о чудесах, творимых Девой, она с отрешённым видом опускала глаза и слушала так же, как слушала бы очередную балладу заезжего трубадура.

Однако, придворное чутье было не чуждо и ей, и витающие вокруг настроения вчерашнего дня вдруг заставили пожалеть несчастную крестьяночку, нужда в которой так очевидно и быстро отпала. Мари не сомневалась, что Шарль отделается от неё при первой же возможности. А при следующей заставит всех забыть о ней вообще.

– Вы проявили бы себя бОльшим королём, Шарль, если бы не выискивали виноватых среди женщин. Особенно среди тех, которые вас любят, – заметила она ровным голосом.

Король ощерился.

– Вот как?! А насколько бОльшим королём я был бы не чувствуя постоянно виноватым себя? Ваш кислый вид, моя дорогая, виноватит меня всегда и во всём! Но сегодня, благодаря вашему же напоминанию, я отнесусь к нему действительно по-королевски – я не стану обращать на него внимания!

Мари спокойно посмотрела на мужа. Как же он низок в своём величии!

«Вы давно не обращаете внимания ни на что, связанное со мной», – подумала она. И, кажется впервые, эта мысль её не расстроила.

Между тем, герольд-распорядитель объявил о начале первого поединка. Мессир Николь Лов вызвал сразу четверых, и теперь пятеро рыцарей выходили на ристалище, разминая плечи перед боем на мечах.

Мадам Иоланда напряглась. Среди вызванных она увидела Филиппа де Руа.

– Это будет короткий бой, – послышался за спиной голос Танги дю Шастеля.

– Вы уже знаете, кто победит? – спросил кто-то из свиты.

– Мессир Лов, разумеется.

– Почему «разумеется»? – не обернулась герцогиня.

Дю Шастель ответил не сразу.

– Молодые люди вышли покрасоваться, – выдавил он, наконец, – а мессир опытный воин. Он не беден, но надел старые проверенные доспехи. К тому же у него испанский меч. Против такого красивенькие итальянские безделушки ничто.

– Разве король не запретил на этом турнире боевое оружие? – с деланным безразличием спросила её светлость.

– Король запретил побоище, мадам. А это будет благородный поединок.