Марина Алиева - Жанна д'Арк из рода Валуа. Книга третья

Но сегодня, как выяснилось, она готова не была. И ощущение полученной пощёчины никак не давало собраться…

Когда в августе – давным-давно, как теперь казалось – герцогиню весьма почтительно сослали в Жьен, она проглотила обиду… Точнее, обиды, из которых худшей тогда представлялась та, которую нанёс Филипп де Руа. Во время пути его красивое лицо то и дело появлялось за окном её повозки с любезными вопросами о том, удобно ли ей, и не желает ли она чего-нибудь? Мадам Иоланда или кивала, или отрицательно качала головой, сохраняя при этом приветливо-отчуждённое выражение лица, но не могла выдавить из себя ни слова. Единственной фразой, которую от неё услышали стало приказание оседлать коня. И, когда этот приказ выполнили, герцогиня перебралась в седло и помчалась вперёд так, что Филиппу, да и всем рыцарям охраны приходилось без конца пришпоривать своих лошадей, чтобы, не дай Бог, не потерять её из вида. Она торопилась, потому что сидеть изваянием было уже невмоготу, и на какой-то момент показалось, что встреча с дочерью и внуками облегчит боль, напомнит о долге, о положении, обо всём, чем жила когда-то, до этой невозможной глупости!

Но потускневшая в замужестве Мари не сумела вернуть матери душевное равновесие. Она жаловалась на скуку, не видя, что сама своими жалобами заставляет скучать всех вокруг. Дофин Луи в присутствии величавой бабушки-герцогини откровенно робел, подавая пример шестилетней Радегунде, а годовалая Катрин была неинтересна своим бессмысленным лепетом и частым плачем.

А хуже всего был Филипп, теряющий лицо по мере того, как приходило сознание, что всё вдруг сделалось не так. Его суетливая предупредительность казалась почти жалкой, а взгляды, которые герцогиня порой на себе ловила заставляли стыдиться и дел и мыслей всех последних месяцев. Сразу стали заметны любопытствующие глаза фрейлин и кое-как прикрытая насмешка на лице мадам де Ла Тремуй. А потом вообще стало казаться, что каждый её проход среди придворных сопровождается переглядываниями и шёпотом за спиной.

Это приводило в бешенство, поэтому весь следующий день после своего приезда герцогиня решила посвятить делам – письмам управляющего из Анжу и разбору казначейских отчётов. Но мысли путались, сосредоточиться не получалось. Она с раздражением отбрасывала в сторону счета за фураж и обмундирование королевских отрядов, пока вдруг не поняла, в чём причина её смятенного состояния. Это не было следствием разбитого сердца – унылое лицо Филиппа больше не казалось обжигающе красивым, а фальшивая страсть в глазах вызывала неловкость, уже не столько за себя, сколько за него. Но слова о власти над ней… сама мысль о том, что этот мальчик, который, положа руку на сердце, был конечно волен любить кого угодно, но ни в коем случае не должен был позволять себе разговоров о ней и её чувствах, но о них всё же говорил – эта мысль постоянно мешала! И как говорил! Словно вор копался в чужом кошельке… Да что он знал о её чувствах, в конце концов! Что он вообще знает о чувствах, если играет ими с лицемерием и грубостью человека недалёкого! Будь честнее, он получил бы много больше. Уж как нибудь её светлость переборола бы себя и с достоинством вознаградила красивого мальчика хотя бы за иллюзию страстей…

Впрочем, иллюзии ей, конечно же, было бы мало, и разгорающаяся страсть, скорей всего, требовала новых и новых впечатлений, а не получая их, вряд ли сменилась благодарностью. Но речь сейчас не о том, насколько благополучен остался бы господин де Руа. Безупречная репутация самой герцогини – вот что волновало в первую очередь! Всегда умная, всегда дальновидная, всегда недосягаемая даже для тех, кто имел основания причислять себя к сильным мира сего… и вдруг этот мальчик! Мадам Иоланда потёрла лоб рукой. Занозу следовало, наконец, вырвать из жизни, чтобы не мешала. А потом окончательно вернуть себя прежнюю и заняться запущенными делами. Жаль только, что без Танги…

Воспоминание о рыцаре придало ей силы. Но не сожалением, а, скорее, злостью на поспешное бегство Дю Шастеля. Вот сейчас бы и выслушать всё, что он хотел сказать при последней встрече! И не про Филиппа – Бог с ним – а о делах при дворе и в армии, где, судя по всему что-то идёт не так. Но мужество военное и мужество политическое – это далеко не одно и то же. В первом Танги силён, второе предоставил ей, и даже не попытался, когда понадобилось, разгрести придворную грязь самому – сбежал! Ну, что ж, от мужчин нельзя требовать того же, что может и должна уметь женщина. Ей бежать некуда, и даже пережив предательство, она должна где-то почерпнуть сил, чтобы продолжать начатое.

Но сначала Филипп.

Наказать? Или просто прогнать, чтобы на её счёт больше не заблуждался?

Герцогиня размышляла не более нескольких минут, потом вызвала секретаря, приказала оставить в комнате всего одну свечу и позвать к ней «того молодого человека из свиты графа Менского».

– Как вам известно, его величество ведёт победоносную кампанию и, возможно, двинется на Париж или Нормандию, – холодно сказала она, когда молодой человек пылко вбежал в кабинет. – Я считаю, что всякий рыцарь желает быть в эти дни возле своего короля, поэтому позволяю вам вернуться к армии. Отправляйтесь завтра же и, да поможет вам Бог.

Филипп часто заморгал.

– Я… Вы меня отсылаете, ваша светлость? Я чем-то провинился?

Мадам Иоланда оторвала взор от бумаг, которые держала перед собой, и посмотрела на де Руа, больше всего опасаясь что-то почувствовать. Но почувствовала только жалость и чуточку презрения.

– Нет, – сказала она, совсем не заботясь о том, чтобы это презрение скрыть. – Я стараюсь быть к вам внимательной, как всегда.

– Но ещё недавно вы говорили мне «ты». Зачем эта отчуждённость?

Мадам Иоланда уже не отрываясь смотрела на него.

– Тут вы правы, Филипп. Ещё недавно я позволила себе недостойно ввести вас в заблуждение и сейчас пытаюсь искупить вину. Эти победы, успехи, праздники после стольких лет безрадостного существования… Вы должны понимать – сошедшее на нас Чудо в лице Девы дало иллюзию, что чудеса теперь возможны во всём, и многие забылись… Но будни и все эти заботы, – она развела руками над бумагами на своём столе, – вернули нас в прежнее русло. Дела отрезвляют, заставляют опомниться. Мне по-прежнему приятно ваше общество, и я, наверное, в чём-то обделяю себя, когда велю вам вернуться. Однако, обязанности – наш крест. Они есть не только у меня. Возвращайтесь ко двору и хорошенько заботьтесь о моём сыне. Заодно отвезёте его величеству кое-какие документы от господина де Кюлана 36и моё письмо. Будет очень кстати, если вы окажете эту услугу, гонцы стали так медлительны в пору побед. Вероятно, тоже забылись…