Марина Алиева - Жанна д'Арк из рода Валуа. Книга третья

Она улыбнулась с лёгкостью, которой сама от себя не ожидала. Совсем недавно страсть была такой подлинной и великой, но развеялась легко и быстро, не оставив после себя ничего. Совсем ничего, кроме сожаления о бедной испанской принцессе, так некстати решившей заполнить пустоту в своей жизни. Но даже это сожаление боли уже не вызывало. Страсть легко пришла, легко и ушла, значит, не её это было дело…

– Ступайте, сударь, – сказала мадам Иоланда снова опуская глаза к бумагам в руках. – Деньги, бумаги и моё письмо вам передадут завтра.

Филипп неуверенно поклонился.

– Если вы не сердитесь, мадам, могу ли я надеяться, что потом… совсем потом, когда ваши дела вам позволят, вы вернёте мне своё расположение и… и… доверие?

Герцогиня пожала плечами. Если бы он ушел сразу и молча, было бы куда лучше.

– Не теряйте времени, Филипп, – сказала она равнодушно. – Ни доверия, ни расположения я вас не лишала. Когда соберётесь, передайте моему секретарю, что готовы ехать… И прощайте. Дела не позволят мне принять вас ещё раз до отъезда.

Утром она даже не подошла к окну, когда услышала стук подков. Велела принести воду, чтобы умыться и занялась туалетом, с искренним безразличием к любопытным взглядам фрейлин. Спокойно встретила секретаря, готовая узнать о том, что бумаги с господином де Руа отправлены.

Но секретарь поразил её новостью о фактическом бегстве из Крепи к Парижу части войска во главе с Алансоном и Жанной.

* * *

Что может испытывать человек, затеявший какое-либо дело, потом ненадолго отвлечённый от него, а по возвращении узнавший, что дело его продолжили, но не так, не для того, для чего следовало, и вообще плохо? Само собой, он почувствует разочарование. А потом, в зависимости от силы этого разочарования, либо опустит руки, либо попытается что-то исправить.

Мадам Иоланда не смогла бы сразу чётко определить, чем именно так напугал её поступок герцога и Жанны – слишком много предположений следовало бы тогда принять за свершившийся факт – но он ей не нравился. А поскольку опускать руки она не умела, то, естественно, приняла меры, чтобы сначала и быстро во всём разобраться, а потом, по возможности, и исправить.

Первым делом велела послать за Рене. В отсутствие Танги только этот её сын оставался единственным, от кого можно получить толковые сведения обо всём интересующем и не бояться при этом подлого удара в спину. Затем она написала отцу Мигелю, требуя его возвращения, и постаралась, чтобы тон письма полностью исключал любые отговорки, ведущие к отказу. А потом привела в порядок собственные мысли, и вытащила и оценила без отупляющего безрассудства, всё то, за что цеплялась её мысль в пору любовного безумия.

Припомнилось многое. В том числе и постыдный эпизод с Рене, когда он пытался сообщить что-то о соглядатае, крутившемся возле Клод на турнире. Досада на себя, вспыхнувшая после этого воспоминания, опять едва не увела мадам Иоланду в дебри ненужного покаяния. Но она собралась. Удалившись в королевскую часовню, долго стояла перед алтарём, моля о понимании происходящего, и, в конце концов решила, что всякое испытание даётся не наказания ради, а для укрепления воли, и если Господу угодно было это её безумие, значит, следует не каяться, а искать, во имя чего оно было угодно? И, может быть, пришло уже время тихой и мирной Клод, о которой следует рассказать, хотя бы королю, явно напуганному славой воительницы Жанны?

Это требовало раздумий и доброго совета, для чего и был вызван духовник. Однако, посланники с письмами ездят долго, так что Мигеля герцогиня быстро не ждала. Зато Рене, как она и надеялась, примчался с поспешностью, выдающей и его беспокойство, чем подтвердил опасения мадам о том, что затеянное ими дело выходит из-под контроля.

Нескольких взглядов друг на друга матери и сыну хватило, чтобы оставить в прошлом все глупости, больше на них времени не терять, и посвятить его целиком тому странному, что происходило, начиная со дня коронации, когда все странности и начались. Рене, наконец, получил возможность рассказать о событиях, настороживших его на турнире, о том, что думает про договор с Бургундцем, и даже о содержании своих писем к Шарло, в которых призывал брата любыми путями и средствами везти мать ко двору, чтобы удерживать короля подальше от ненужных советчиков.

Герцогиня на это не оскорбилась. Она слушала с жадностью человека, пересекшего пустыню и припавшего к чаше, в которой вода, хоть и мутная, но всё равно, возвращающая силы. И вместе им не понадобилось долго ломать голову над тем, чтобы сопоставить свои наблюдения и вытащить на свет события, теперь уже давние, но несомненно имеющие отношение ко всему происходящему теперь. Такие, например, как давний приход к мадам Иоланде бывшего секретаря Кошона – господина Экуя…

Выводы напрашивались сами собой – правда о Жанне стала известна тем, для кого она не предназначалась. Наверняка вывернута и преподнесена королю с нужными комментариями. Так что теперь, вспоминая свой последний разговор с ним, мадам Иоланда не сомневалась, раз Шарль не потребовал от неё объяснений, значит, он не на шутку взбешён. А раз взбешён, то, несомненно, готовится противодействовать. И побег Жанны с Алансоном только укрепит его в этом противодействии.

– Глупо, глупо! Господи, как же глупо! – то и дело повторяла она, имея в виду герцога. – Он ничего не понял, если считает, что союз с Жанной даст ему какие-то преимущества! Если немедленно не вмешаться, они захватят Париж и решат, чего доброго, что теперь можно всё! Но те, кто сейчас влияет на мнение Шарля, тоже в себе уверены. И оснований у них куда больше!.. Сумели же уговорить его на союз с Бургундцем, уговорят и на то, что Алансон с Жанной изменники.

– Поэтому, матушка, я и желал видеть вас при дворе, – вставил Рене. – Слишком НЕ ТЕ влияют на мнение Шарля.

– Я не могу вернуться. Король, в которого Шарль сейчас играет, прислал гонца с запретом для меня покидать Жьен без его дозволения. Если это из-за Жанны, боюсь, ещё одно ослушание всё только испортит.

– Но там наш Шарло, напишите ему, пусть он вмешается!

Герцогиня посмотрела сыну в глаза, как когда-то смотрела в глаза Танги дю Шастеля.

– Шарло больше не наш, – скала она спокойно. – Граф Менский отныне самый преданный и самый послушный исполнитель королевской воли. Моё заблуждение, что при нашем дворе можно побыть счастливой хоть немного, подсказало ему тот взнос, который требовался за право стоять у трона. Но, место герцогини Анжуйской для него слишком высоко, как кресло отца, куда он когда-то карабкался совсем малышом. И те открытия, которые он обо мне сделал, не так уж верны… В известном смысле худа без добра не бывает – оба Шарля оказали мне услугу, сослав сюда. Следующие шаги следует очень хорошо обдумать, а среди скуки, которую развела здесь наша Мари, делать это удобнее всего. Но ты, Рене, пока ещё не удалён от двора, ты можешь сделать, хотя бы очевидно необходимое! Поезжай к Алансону. Поезжай через королевский лагерь. Узнаешь, что за настроения там витают, а потом убеждай герцога, как хочешь – хоть открытыми приказами от моего имени, хоть угрозами разоблачения – чтобы оставил свои дурные замыслы при себе! Менять королей не его дело. И сообщай мне обо всём незамедлительно!