Александр Вин - Жена странного человека

По спуску мощёной дорожки, незаметно выглядывавшей из-за больших деревьев, к ней тогда подошли двое, статный молодой господин и маленький кудрявый мальчик с солнечным лицом. Мужчина был широк плечами, в дорогом костюме, сильная ладонь в тонкой перчатке бережно лежала на плече мальчугана.

Женщина, мужчина и ребенок с внимательной доверчивостью смотрели в глаза друг другу, вместе смеялись, держались в круг за руки.

Мужчина на секунду отвлёкся, привычно охраняя покой дорогих ему людей, оглянулся по сторонам. Увидал изумленного Томбса. Узнал.

Тот же взгляд – как нож. Как уверенный сильный стальной клинок. Как приказ не узнавать.

Через мгновенье мужчина спокойно, на прощанье, улыбнулся Томбсу.

И они втроём ушли по аллее.

«Господин-то строгий, в штатском костюме. Наверно давно уже отошёл от морских дел. Ну и правильно, ну и нечего… Морякам не всегда удаётся правильно воспитать сыновей, сыну нужно видеть отца каждый день».

Старший матрос Томбс дремал в ночном вагоне и гордился своей жизнью.

Не очень-то и спеша, огромный танкер высунул тупой нос из тесноты причалов на простор морского канала. Шевельнулся наверху, в переплетении его антенн, сигнальный флаг, жёлто-красный, как лист осеннего клёна. Воздушная волна прощального гудка туго проплыла над портовыми сооружениями и на миллиметры вогнула внутрь плоскости светлых зеркальных окон Башни.

Примерно в это же время, поворачиваясь у дальнего пирса, перечеркнула небо стрела портального крана – и оттуда мгновенно примчался в Башню солнечный зайчик.

Затем точно по графику лязгнул сцепками около склада состав рефрижераторных вагонов, подавая себя к погрузке. Диспетчер поднял телефонную трубку и тут же в Башню метнулся и спрятался внутри её нетерпеливый звонок.

Башня – мозг большого порта.

Сто лет назад в ней работали и отдыхали лоцмана, а в последнее время её верхний этаж сверкал в закатных и рассветных лучах четырьмя громадами тяжёлых офисных окон.

Внутри голубых стекол, внимательно рассматривая весь мир и оставаясь невидимым для других, по привычке заложив руки за спину, стоял мистер Вэн.

Понемногу опускался в затоне гигантский железобетонный док, почти готовый принять на свою спину приготовленный к ремонту ржавый траулер; въезжали в северные и западные ворота порта колонны больших машин и, через некоторое время, тяжелогружёные, также ровно покидали его через южные.

А мистер Вэн всё стоял.

Чуть, совсем немного, пылили в стороне пять составов с минеральными удобрениями из Китая, громыхали пока ещё ровной, нераскроенной, сталью судоремонтные площадки, сновали внизу оранжевоголовые люди и зелёные черепахи-автопогрузчики, а мистер Вэн продолжал смотреть в огромные окна, лишь изредка шагая по мягкому ковру кабинета; задумчиво отвечал на звонки, изредка присаживался в тяжёлое просторное кресло.

К тому, что люди называли его просто мистер Вэн, он привык.

Привыкли и они, потому что всё, что на сотнях гектаров порта двигалось, поднималось, гудело, блестело фосфором электросварки, всё – и короба тяжёлых судоремонтных доков, и сияющие штабеля ровно нарезанных алюминиевых болванок, и горы каменного угля; всё, вплоть до последнего кривого гвоздя, вбитого сегодня ранним утром в палубную доску самого грязного, самого крохотного портового буксира – всё это принадлежало только одному человеку.

Мистеру Вэну.

Именно поэтому и стоял он так вот уже много лет, каждый раз вплотную к одному из просторных, во всю стену, от пола до потолка, окон, наблюдая за подробными выгодными движениями внизу и управляя жизнью империи, созданной когда-то исключительно по его воле.

Внутрь Башни допускались только избранные. Лишь несколько технически необходимых людей могли с уверенностью утверждать, что были там и видели прочно стоящего на светлом ковре, лицом близко к невидимому стеклу, серебряного человека.

Крупная фигура, всегда в сером костюме, резкие черты волевого бледного лица, седые вьющиеся волосы – мистер Вэн действительно походил на серебряное изваяние, оттенённое чёрными линиями.

Профиль, сплошь из презрения, и надменная губа – одинокий волк, однажды почувствовавший вкус бурной финансовой крови и никак не желающий остановиться, разжать всё ещё тугие клыки.

Тысячи людей во всем мире работали на мистера Вэна, не зная о нем ничего и даже не догадываясь о том, что он есть. Моряки разных стран, английские докеры, аргентинские шахтеры, даже те, важные, в столицах, имеющие такое образование и манеры, которых у мистера Вэна никогда в жизни не было.

Протрубил на военном корабле вечерний рожок, означая правильный заход солнца, через несколько минут и сам оранжевый шар упал на нить далёкого горизонта.

Мистер Вэн вздохнул, опустил напряжённые плечи. Постоял у окна, перешёл к столу, перенёс откатившийся в сторону карандаш на положенное тому место.

Помедлив сел. Достал из стола толстую тетрадь в кожаном переплёте, попробовал читать, листая. Отложил. С излишней осторожностью, почему-то оглянувшись на дверь, отыскал в нижнем ящике стола очки и неуверенно устроил их на переносице.

Набрал телефонный номер.

– Добрый вечер. Мне необходимо услышать Аду. Да, рекомендовали…

После недавней смерти жены он часто вспоминал их общую юность – и всегда мрачнел от осознания потери. Лучше её не было… Никого, кроме жены, не было в жизни мистера Вэна.

Он, начинающий журналист, и она – рыжее счастье.

Он, обнимая по утрам весь мир, покупал для неё маленькие чудесные цветы у добрых торговок на ближних рядах, а она, смеясь, всегда и при всех утверждала, что случайно нашла себе самого лучшего.

Он пытался тогда быть писателем – и рукописи в карманах его плаща не слишком часто встречались с медными монетами.

Угнетаемые невозможностью жить так радостно, как требовала их молодость, они решились, и он ушел в рейс, в Атлантику, на путину. Три месяца удивлялся в редких письмах, что деревянные бочки в трюме сейнера пахнут лесными грибами и осенью, а когда под конец чуть не сошел с ума от горя разлуки, поклялся и ей, и себе, что всегда – понимаешь, всегда! – они будут вместе.

Он обещал ей всё-таки стать известным, для заработка днем гнул спину на разгрузке портовых вагонов, а вечерами на крохотной кухне писал про океаны…

Потом были громкие и отчаянные дела в профсоюзах, затем – собственный бизнес. Он рвал конкурентов, мстя всем за голодное начало собственной жизни и за бедные платья её, когда-то восемнадцатилетней.